Деревянная грамота. Далия Трускиновская

чарка пропала – тоже ведь и нам потрудиться пришлось…

      И они побрели дальше.

* * *

      Треклятый Голован опять отличился.

      – Данила!!! – заорал Богдаш, но было поздно.

      Парень уже летел в одну сторону, а ведро с водой – в другую.

      Богдаш кинулся помогать приятелю.

      – Кость-то цела?

      Данила ощупал бедро. Больно было чуть ли не до слез.

      – Цела вроде…

      – Что ж ты не поберегся? – принялся поучать, стоя рядом на корточках, Богдаш. – Знал же, что это за песья лодыга! Я гляжу – он ногу-то к пузу подтягивает и на тебя косится, а харя такая скверная! И как лягнет вбок! Сколько живу – ни разу не видывал, чтобы лошадь вот так, от пуза вбок, копытом била!

      – Это он мне что-то припомнил, – Данила вздохнул, припоминая. – Может, что я ему вчера не первому корм задал? И кусаться он лез намедни, да по губе схлопотал…

      – Возьми кнут да и поучи его, – велел, подойдя, дед Акишев. – Не то вообразит, будто он тут главный! И будешь ты с ним горькие слезы проливать.

      Данила поднялся, взял протянутый кнут, хромая, подошел поближе и пару раз оплел Голована по крупу. Тот подался в сторону, глядя так разумно, будто словами выговаривал:

      – А все равно я тебя сильнее уел, чем ты меня!

      – Ну, что с ним станешь делать? – спросил Данила. – На мясо разве пустить?

      – Коли всех норовистых бахматов на мясо – кого седлать будем? Аргамаков, что ли? – полюбопытствовал Богдаш. – Так они свой жир еле волочат! Ну, сам идти сможешь? Или на закорки тебя брать?

      – Сам управлюсь! – Данила не любил принимать помощь.

      То есть от Тимофея Озорного или от Семейки Амосова еще мог бы, но не от языкастого и ядовитого Богдана Желвака.

      – Как знаешь.

      Богдаш пошел по проходу меж стойлами – высокий, едва не головой под самый потолок, и кудри его, удивительной желтизны, были в полумраке как широкий огонек свечи.

      – Ишь ты, государевы аргамаки жир еле волочат… – неодобрительно проворчал дед Акишев.

      – А то нет? – удивился Данила.

      Красавцы-то они были холеные, с лебедиными шеями, и знатно выступали под боярами, звеня заменяющими поводья гремячими цепями, бубенцами на запястьях и даже цепочками в два-три звена на подковах, но коли погнать взапуски любого из этих коней с Голованом, то на первой же версте и станет ясно, что против бахмата им делать нечего.

      – Сейчас я тебе, дураку, растолкую, что есть подлинный аргамак, – дед Акишев пошел меж стойлами, даже не глядя, ковыляет ли Данила следом. – Ты в бессмыслице своей полагаешь, будто аргамак – это когда грива по земле метет? Когда хвост хоть веревкой подвязывай? Такого коня под боярыню седлать, бабьим седлом – видал? Вроде креслица! И ездить на нем шагом! Вот – аргамак!

      Он указал на сухого, поджарого, хотя корм на государевых конюшнях был хороший, недавно приведенного и еще не изученного конюхами ладного конька.

      Позвал:

      – Байрам! Байрамка!

      Конь повернул голову, посмотрел деду прямо в глаза своими – огромными, темными,