В темных религиозных лучах. Купол храма. Василий Розанов

[11].

      Их обвенчал тайно деверь, брат ее мужа («Я вас повенчаю. Записей не будет. Только сверх 1.000 условие: немедленно переводитесь в другой город (служба) и уезжайте. Уедете – и забудут. Без этого – толки. Что, как? И может раскрыться»[12]). «Пошли дети» – в глазах закона: никто, ублюдки. Сам он – двоеженец, подлежащий, раскройся это, «не только церковным, но и гражданским карам – разлучению с женой, с детьми и ссылке на поселение»[13]. Но дети его – они ведь, вроде бы, по всем словам звучащим, «о любви» – они за что оказывались столь караемы? Флоренскому Розанов писал – потрясенный, настигнутый болезнью Варвары Дмитриевны, «друга» – в то же время, когда невольно возникали «Уединенное» и «Смертное»:

      ««Мою историю», оказывается, все знали: Рачинский (учитель) – от меня. Победоносцев (с Рачинским на «ты»), митр. Антоний и, кажется, «весь святейший Синод» (оказывается, по письму летом ко мне – Никон Вологодский знает, коего в жизни я ни разу не видал). Все ко мне лично необыкновенно хорошо относились, чувствовал, что любят меня (м. Антоний, и – почти уверен – Победоносцев; Рачинский – сухарь – нет). И…

      Выслушал же внимательно, с сочувствием только жандармский офицер в Ельце, который, вздохнув, сказал (о 1-й жене):

      – Ничего не поделаете. Оставьте. Она вечно будет брать удостоверение от доктора, что больна, и к Вам всеконечно не поедет. Вообще это безнадежно.

      Только он один. Не получив ни 1 руб. Молодец, спасибо. До могилы.

      Вообще я «благодарная скотина». Но и «мстительная»… Младенцем кричал еще (когда, бывало, отклотит брат): «Я за плявду»… И бегу с кулаком на взрослого. […]

      Но почему же «молчат»? не «как жандарм»?!

      Почему? Почему?

      Много лет думал.

      – Да Христом испуганы. Он сказал: «Суть скопцы… Царства ради Небесного». И еще: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух».

      И – все Евангелие.

      «Его» боятся… И молчат. И трепещут.

      «Действительно – беззаконие»…

      В «Сибирь» бы…

      А уж дети во всяком случае «не Розанова, а чьи-то»… (Теперь, с новым законом, усыновленные мною, через чиновников Комиссии прошений).

      И поднялся «весь Розанов», на «всю Церковь».

      Но все сообразив:

      «Однако – все от Источника» – и «т. д.», «т. д.», «т. д.»»[14].

      «Много лет думал» – не пустые слова: Розанов все дальше, идя от себя – стремился понять, что же именно, отчего так? Тот закон, о котором он упоминает, позволивший ему усыновить своих детей – был принят благодаря его многолетней проповеди, статьям, собранным в 1903 г. в два больших тома: «Семейный вопрос в России». И в этих томах, и в двух следующих, вышедших в 1905 – 1906 гг., «Около церковных стен», он занимается тем, что сам в предисловии к последним назвал «арифметикой»[15]: противопоставляя слова о «любви» жесткости, столь спокойно отправляемой в отношении живых людей – ломаемым жизням, презираемым, убиваемым детям. Церковь,

12

Розанов В.В. Собрание сочинений [В 30 т. Т. 29]. Литературные изгнанники. Кн. 2. С. 246.

13

Дурылин С.Н. Указ. соч. С. 241.

14

Розанов В.В. Собрание сочинений [В 30 т. Т. 29]. Литературные изгнанники. Кн. 2. С. 249 – 250, письмо от 20.IX.1910 г.

15

И в этой «арифметике» уже в самом заглавии сказано и о дальнейшем: из уже цитированного выше огромного письма к Флоренскому, написанному после случившегося с Варварой Дмитриевной ударом – «Что же, любим все, любили. Но уж если в самом деле огрязнили «вашу святыню», то послушаем любимую обеденку с крылечка (заглавие «Около стены церковной», вне церкви молящегося)… Уходим, уходим, прощайте, до свидания…

До мести. До разрушения всего» [Там же. С. 249].