За старцем не пропадешь. Валерий Лялин

немецкой авиации на порт. Особенно они кружили над эсминцем. Но не тут-то было. Это не то, что наш тихоход «Красногвардеец». Эсминец из скорострельных зенитных пушек открыл такой плотный огонь по немецким «юнкерсам», что те сразу разлетелись в стороны и исчезли. Когда мы ступили на берег, старец упал на колени, припал лбом к земле и сказал: «Хороша ты, матушка земля, кормилица наша». Затем он прочел тропарь Николаю Чудотворцу: «Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду твоему, яже вещей истина. Сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая, отче священноначальниче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим».

      Благодарные слезы радости ползли по его щекам. Он вытер слезы, поправил на спине вещмешок, и мы поплелись по прибрежной дороге от Новороссийска к Туапсе, поближе к желанной Абхазии. Останавливались на ночь в станицах, в хатах у русских людей, где старец, всхлипывая, рассказывал хозяевам, как мы тонули в Черном море и как были спасены заступлением Николая Чудотворца. Сердобольные казачки плакали, слушая старца, и не только кормили нас в доме, но давали еще на дорогу харч и деньги.

      В станице Новомихайловской, под Туапсе, старец купил бутылку кагора, стакан и тарелку. Из куска найденного палаточного брезента он соорудил себе епитрахиль и поручи. Ему не терпелось отслужить Божественную литургию и благодарственный молебен. Мы свернули с дороги в лес, и отец Панкратий, опустившись на колени около большого пня, с благоговением вынул из кисета, висевшего у него на шее, старинный антиминс и расстелил его на пеньке. Там же он поставил Библию, стакан, тарелку и положил игуменский крест. Просфор у нас не было, и поэтому в ход пошел отличный пшеничный хлеб. Батюшка Панкратий надел епитрахиль, поручи и начал творить великое Таинство Евхаристии. Стакан сошел за потир, а тарелка за дискос. Все элементы Евхаристии были налицо: священник, антиминс, хлеб и вино. Батюшка хотя сам в сталинских лагерях не сидел, но слышал, что духовные узники в камерах смертников совершали Божественную литургию даже у себя на груди.

      Лето уже близилось к концу, птицы перестали петь, и в лесу было тихо и безлюдно. И старец, оглядевшись, торжественно провозгласил: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь». И тихо и неспешно потекло Богослужение в условиях необычных и странных, но что было делать, если шла ужасная война, а в закрытых храмах царили безмолвие и мерзость запустения. «Блаженны нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное», – тихо выпевал старец, и голос его дрожал, и в нем слышались печальные отзвуки пережитого. Больше половины века прошло с тех пор, но я отчетливо помню умиленный дрожащий старческий голос и хождение с Евангелием после третьего антифона. «Спаси ны, Сыне Божий, во святых дивен Сый, поющия Ти: аллилуиа». Помню также окружавший нас, слегка шелестевший зеленой листвой лес под Туапсе и батюшку, освещенного солнечными лучами, со стаканом в руке, в котором были истинное Тело Христово и святая Кровь Его.

      Мы