Уходит век. Борис Штейн

что я должен позвонить в горком партии по такому-то номеру. Я позвонил.

      – Извините, что я вас побеспокоила, – ответил женский голос. – Я инструктор отдела пропаганды Авива Глезер. Я была на вечере еврейской самодеятельности, и мне очень понравилась ваша «Интернатская баллада». Не могли бы вы выступить у нас в горкоме, почитать свои стихи?

      Я думаю, что это было возможно только в Эстонии.

      А впервые я «огласил» свою «Интернатскую балладу» на литобъединении таллиннского Дома офицеров, который сокращенно назывался – ДОФ. Об этом – новелла, которая называется…

      Так было

      – На западе еще не отгремело, – начал я с волнением.

      – Где не отгремело? – спросил руководитель литобъединения.

      – На западе, – упавшим голосом пояснил я, чувствуя, как теряет цвет и запах оторванная от стихотворения строчка.

      Руководитель литобъединения был то ли глуховат, то ли невнимателен – во всяком случае, он чаще всего переспрашивал начало. Потом, правда, слушал, не перебивая, а когда молодой автор заканчивал чтение, обводил, сняв очки, аудиторию рассеянным взглядом и задавал свой обычный вопрос, казавшийся сакраментальным:

      – Давайте подумаем, что автор хотел сказать своим высокохудожественным произведением?

      Все мы были молодыми авторами – независимо от возраста.

      Таллинн. Дом офицеров флота. Читальный зал на четвертом этаже. Год шестьдесят пятый, кажется.

      На мне тужурка с капитан-лейтенантскими погонами – вершина моей офицерской карьеры.

      Хрущев, XX съезд, переворот сознания, море искренности, море невозможных доселе парадоксов, море непривычных созвучий, замирание сердца от ниспровержения официоза – и у меня закружилась голова, и я рухнул в это море свежих чувств – гражданских и личных, рухнул всей своей освободившейся от панциря душой, чистым сознанием, не отягощенным знанием Блока и Пастернака, тем более – Ахматовой, Цветаевой и Мандельштама. И вахты мои стали пролетать незаметно: четыре часа, как одна минута. С тех пор осталась у меня полезная привычка сочинять стихи без карандаша и бумаги.

      – Давайте, давайте, – сказал руководитель литобъединения.

      Голос у него был хриплый, он много курил, и поэтому то и дело откашливался. У него был бритый налысо череп с крохотным чубчиком, зализанным назад. Глаза смотрели молодо и озорно.

      – Давайте!

      Я тоже откашлялся и прочел заветное свое стихотворение уже без остановки – с начала до конца…

      На западе еще не отгремело.

      Метель белила интернатский дом.

      А мне до крайней точки надоело,

      Что голодно и что зовут жидом.

      Бывает безысходность и у детства.

      Несчастья обступают, как конвой.

      Незнаемое мною иудейство.

      В меня плеснуло скорбью вековой.

      Нет, я не ведал про донос Иудин.

      И что Христос был предан и распят,

      Я не слыхал. Но завтрак свой и ужин

      Я отдавал сильнейшим из ребят.

      И второгодник Николай Букреев

      Мне