Уходит век. Борис Штейн

далее. Эти поля всегда имели свои специфические ландшафты – такие яркие, что для национальной специфики там места не оставалось. И только государственная политика негласного национального сдерживания не давала мне и мне подобным полностью забыть о своем «изъяне» и подталкивала нас друг к другу.

      Первые освоенные мной еврейские анекдоты как раз относились к этому сдерживанию, к этой вялой, но неиссякаемой дискриминации:

      – Гол забил Гершкович.

      – И защитали?

      В отделе кадров.

      – Вы нам подходите. Как ваша фамилия?

      – Абрамович.

      – Знаете, я ошибся. Это место занято.

      – Скажите, а может быть, мой друг подойдет? Его фамилия Хаймович.

      – Нет-нет.

      – А другой друг? Гуревич.

      – Скажу вам откровенно: никого с фамилией на «ич» мы не возьмем.

      – А на «ко»?

      – Пожалуйста.

      – Коган, заходи!

      Смешно. И грустно. И это «смешно и грустно» стало приобретать для меня черты некоего национального характера, носителями которого были евреи Одессы, Эстонии, Литвы, Молдавии, думаю, что также Белоруссии и Украины, но с ними я не сталкивался близко. Видимо, этот национальный характер родился и выжил в тех местах, где исторически евреи жили компактно: в местечках, за чертой оседлости, где по сей день в семьях звучит идиш, где ходят в синагогу хотя бы за мацой на пасху и говорят с акцентом – чаще всего – нарочно, с юмором, например, вместо «не знаю» – «я знаю?».

      А в Биробиджане – «их вэйс?»

      – Рабинович, почему вы отвечаете вопросом на вопрос?

      – А почему бы мне не отвечать вопросом на вопрос?

      Я полюбил еврейский акцент, особенно, когда изюминкой является именно интонация.

      Идут два еврея мимо здания КГБ в Ленинграде. Один смотрит на «Большой Дом» и тяжело вздыхает.

      Другой говорит:

      – Он мне будет рассказывать!

      – Вы знаете, вашу жену имеет весь город!

      – Вы знаете, вашу тоже!

      – Да, но все-таки!

      Товарищеский суд.

      – Вы обозвали Рабиновича дураком. Извинитесь.

      – Как я должен извиниться?

      – Скажите дословно: «Рабинович не дурак. Извините».

      – Рабинович не дурак? Извините!

      Еврейство стало меня увлекать. Не зная ни Ветхого, ни Нового Завета, ни истории, ни Торы, я интуитивно вошел в неглубокое озеро советской еврейской субкультуры. Будучи офицером, принимал участие в еврейской самодеятельности: читал свои стихи, в частности, ту самую «Интернатскую балладу», о которой уже упоминал и которую скоро приведу здесь полностью. Позже год проработал в Камерном Еврейском музыкальном Театре – завлитом (на самом деле – кем-то вроде пресс-секретаря и рекламного агента). Там на бесконечных репетициях и спектаклях я впитывал в себя еврейские мелодии – и «Хава нагила», и «Золотой Иерусалим», и многое другое. Но думаю, что причиной этого моего увлечения явился