Тонкости. Олег Ашихмин

«Тихий Дон». Егор считал, что каждый русский должен прочитать эту книгу, впрочем, как и многие другие, но именно там, без пафоса и красивых слов, очень доходчиво выведены главные устои – то, как надо относиться к труду, к семье, к ратному братству, к Родине, как прожить жизнь честно и счастливо.

      Егор не верил, что «Тихий Дон» написал Шолохов. По его версии, создал этот роман, безусловно, человек, живший до революции в тех краях, наверное, с хорошим столичным, а может даже и европейским образованием, знающий и разбирающийся в вопросе, а вместе с тем, искренне любивший казачество и Донскую землю.

      И, правда, до сих пор в среде филологов и лингвистов идут споры об авторстве знаменитого «Тихого Дона».

      Не раз задумываясь, а точнее много думая об этом, Егор приходил к мысли, что автором романа мог быть талантливый, блестящий офицер царской армии, сгинувший в мясорубке революции, гражданской войны или став жертвой красного террора, репрессий, а может безвестно, в нищете кончивший свой век в эмиграции в Турции, Греции или Франции. В те лихие годы было множество вариантов, как пропасть достойному человеку.

      Егор был уверен, что у рукописи, впоследствии ставшей уникальным литературным явлением, наверняка была какая-то пронзительная история. Без драмы, крови и горя тут не обошлось.

      Как известно, рукописи не горят, – Но, все же! – удивлялся Егор, – Как, текст смог выжить в годы, когда рушилась империя? Был голод и война, тотальный хаос!? Когда миллионы судеб летели в топку истории? Удивительно, как вообще роман был опубликован в Советской России, ибо такой объективной оценки «красного» произвола, беззакония и безнаказанности, ни до, ни после не было, ни в одном литературном произведении?

      Объяснение у Егора было только одно, – Видимо, настолько ярким, мощным и уникальным культурным событием оказался «Тихий Дон», что даже преступная, кулацкая идеология, описанная в нём, ужасы гражданской войны, не карикатурный соцреализм, а настоящие страсти, когда из мести вырезались целые семьи и станицы, даже это не помешало роману выйти миллионными тиражами в самой «залитованой» и «зарегламентированной» советской стране с ангажированными творцами.

      Первый раз «Тихий Дон» Егор прочитал еще в школе. Весь масштаб произведения он тогда конечно не оценил, но ему было приятно, найти некоторые подтверждения тех историй, которые ему в детстве рассказывала бабушка. Например, что земли Верхнего Дона, на самом деле, были всегда плодороднее, нежели глинистые почвы в низовьях могучей реки, а потому, в станицах Верхнего Дона, откуда корни семьи, жили самые зажиточные и богатые казаки, неутомимые труженики и отчаянные рубаки, знавшие и звон монет, и звяканье «Георгиев» на груди. Горячий, искренний народ. Правда, и на расправу короткий.

      Бабка Егора, Маруся, была пятой и самой младшей дочкой в семье. Не дал Бог Егорову прадеду Андрею сыновей в помощники. Однако, женив своих старших четырех дочерей, получил он восемь крепких рук в свое хозяйство. Прадед и без того жил крепко, а когда помог зятьям да дочкам на крыло встать: дома поставить, землей и скотиной обзавестись, то совсем семья расцвела. Жили дружно, вкалывали не разгибаясь с утра до ночи, жили себе поживали, да добра наживали.

      – Вот бы ты внучёк посмотрел, какие у отца кони были! Одних только жеребцов двенадцать, да кобылок с десяток. А кони всё Орловские, – любила вспоминать Егорова бабушка. Глаза её сразу увлажнялись от неуемного горя. Сколько лет прошло, целая жизнь, а не простила коммунистам старая казачка ни крови родной, ни нищеты на чужбине. Раскулачили её семью, как и всех в Верховьях Дона. Однако, мелькнув в глазах, горькое мгновенье проходило. Начинали светиться мудрые почти выцветшие глаза Егоровой бабки. Горда она была отцом своим и семьей, – Я хоть и маленькая была, – продолжала она уже с еле уловимой счастливой улыбкой на бархатном морщинистом лице, – А помню, как брал отец меня на руки и говорил, смотри Маруся какие красавцы, Орловцы! Хоть в подводу, хоть под воеводу. Слышал, внучёк, когда такое выражение?

      Егор хлопал глазами.

      – Это значит, что хоть воду, хоть сено в подводе на нем вози, хоть парад под генералом принимай, – объясняла она, – В работе неутомимая, Орловская порода, сильная, выносливая, статная, ну а красоты какой эти кони были, я уж и молчу, – рассказывала баба Маша, внуку в самом начале девяностых, тогда еще нищему студенту, пока смутно представлявшему, что такое частная собственность. Не та, что украли, или на откатах и распилах сколотили, а та, что заработали, острым умом и саленным потом, приумножили от отца к сыну, когда подряд несколько поколений в достатке живут, на чужое не зарятся, своим гордятся, знают цену труду и успеху.

      – Каждая лошадка, внучёк – это как «мерседес» сегодня. Вот и прикинь, как мы жили. А главное, как бы мы сейчас жили, если бы не комуняки.

      В то время Егор ел раз в день и по пять остановок ходил пешком до университета, а после лекций еще пять обратно. На автобус просто денег не было, вот и тренировал ноги, сердце и легкие и в дождь, и в мороз. Ох, и зла бывала сибирская зима. В семь утра, перед рассветом, мороз достигал своего пика, а он, потомок богатых донских казаков, в заношенной старой куртке, в худых ботинках, бежал в университет, по полупустым