Львовский пейзаж с близкого расстояния. Селим Ялкут

в отдельном шкафу. У домашних не хватало мужества, перевернуть и закрыть ту давнюю страницу. Теперь все было вывернуто, подвенечный наряд разбросан по полу.

      Гольдфрухты походили, походили, и в десять утра легли спать.

       Бегство. Конечно, из нынешнего дня напрашивается вопрос, почему они не жаловались, не искали справедливости. Каждое время рождает свое настроение, это может быть неопределенность, оптимизм, уныние, но во всем должна быть последовательность, предсказуемость. Они не ждали радужных перемен от новой власти, хотели всего лишь здравого смысла и признания, что ни в чем не повинные люди имеют право на жизнь. Теперь, когда надежды рухнули, ими овладел страх. Страх прямого грубого и беспощадного насилия и собственной беспомощности. Выброшенные одним махом из привычного, устоявшегося мира на произвол чужой системы, чужого языка, не понимавшие самих основ нового жизнеустройства, они были парализованы. Понять происходящее, приспособиться оказалось невозможно, выход был один – бежать.

      Отец объявил на семейном совете, что бы ни случилось, но жить здесь они не будут. Братья помогут. Насчет братьев было сильно сказано (что потом и подтвердилось). Один брат во Львове, под Советами. Другой в Триесте, давно не дает о себе знать. Но решение принято, они должны уехать.

      На Черновицком холме (когда-то он назывался Габсбургским) тем временем открылся пункт, где записывали тех, кто хочет переселиться в Румынию. Надежды на получение разрешения было мало, власть откровенно играла с людьми в кошки-мышки, но очередь стояла огромная. Доктора Гольдфрухта пропустили вперед, заслуженный в городе человек. Он записал мать, дочь, сына. А сам свернул прием и стал искать покупателя на медицинское оборудование. Два микроскопа – цейсовские, бинокулярные, он ими гордился. Современная лаборатория. Центрифуги для анализов. Кабинет физиотерапии – солюкс, диатермия.

      По-видимому, за ними уже следили, такое создалось впечатление. Это можно понять. Ограбленный врач (если к тому же допустить, что часть награбленного пополнила чьи-то карманы) был слишком приметен. Можно, конечно, арестовать, но тогда нужно забирать всю семью, а доктор известен в городе, пойдут пересуды, начнется паника (так потом и произошло при совсем других обстоятельствах). И какие основания для ареста? Новая власть пыталась произвести хорошее впечатление, доктор никак не принадлежал к числу эксплуататоров. И, видно, решено было действовать иначе.

      Гольдфрухтам стали советовать, нужно спешно уезжать. Спасайтесь. Все продавайте и бегите. На улице подходили незнакомые, представлялись доброжелателями, предупреждали, за вами следят и вот-вот арестуют. Уже готов приказ, видели своими глазами. Только отец занялся распродажей, появился человечек из Львова.

      – Ой, вы меня не помните, а я вас знаю. Нужно все продать. Быстро, потому что они отберут. Вы не знаете, сколько было таких случаев. Скорее, скорее. Давайте, я все заберу, вот, деньги. Конечно, не то, что оно стоит, но что