Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой. Ирина Чайковская

известие о рождении у Мари мертвого младенца. Увидела я ее только спустя неделю после ужасного события. Не могу представить, что с нею происходило до этого, при мне она была совсем безумная. То вдруг начинала рыдать, то царапала себе лицо и рвала свои и без того негустые волосы, то вскрикивала и громко проклинала судьбу.

      При ней бессменно находился бедный Огар – в, старавшийся ее успокоить и привести в чувство. Улучив момент, когда Мари, совершенно обессиленная, прилегла, я отозвала Огар – ва в сторонку и спросила, как проходили роды. Оказывается, все случилось неожиданно. Мари, неопытная как все роженицы, только в самый последний момент попросила фрау Бенц позвать акушерку и послать за Огар – ым. Акушерка едва успела к родам, а к приходу Огар–ва все закончилось. Он увидел на руках у акушерки скрюченное синюшное тельце и постарался взглянуть в лицо мертвого дитяти. Жалобное его выражение сильно его поразило.

      – Бедный, бедный недоносок! Он шел из одного мира в другой и оказался в третьем, в царстве смерти. У него была такая трогательная мордочка, такое беспомощное невесомое тело… Как может Бог допускать такие смерти! Как люди могут верить в Бога, допускающего смерть новорожденных!

      Знала ли я, слушая эти горькие богохульные восклицания Огар – ва, что и мне будет суждено пройти через потерю новорожденных детей и что самое жгучее горе принесет мне смерть сына Ивана, четырехмесячного пуховолосого птенчика, как две капли воды похожего на Некр – ва.

      Вполне возможно, что, если бы ребенок остался жив, Мари примирилась бы со своим супругом и оба занялись бы или сделали вид, что занимаются, воспитанием сына. Этого не случилось. А жить вдвоем рядом с Огар – ым Мари не могла и не хотела.

      В Берлине я близко и почти ежедневно наблюдала картину их человеческого разлада и несовпадения. Что бы ни сказал Огар – в, Мари видела в этом тупоумие или идиотизм. Муж ее бесконечно раздражал, рядом с ним она не чувствовала себя в своей стихии и рвалась прочь. Наблюдая все это, я невольно сравнивала Мари с Пан – ым, точно так же убегавшим от меня и искавшим развлечений на стороне. Обе мы в конце концов оказались выброшенными за пределы, ограниченные нормами привычной семейной морали.

      В те времена вопросы женской свободы уже начали дискутироваться в обществе. Я и моя подруга зачитывались романами Жорж Занда, поставившими любовь и свободу женщины впереди чести и долга. Но рвать со старыми представлениями, укорененными в сознании людей, было нелегко. Я первая пасовала под взглядами ревнителей Домостроя.

      Вспоминается один вечер в петербургском ресторане Леграна непосредственно перед началом издания Журнала, осенью 1846 года. На этом вечере впервые обозначилось для меня мое новое положение, в чем – то очень сходное с положением Мари.

      Но скажу несколько слов о том, каким образом случилось, что мы свиделись с Мари в Петербурге. Приехать на родину мою подругу вынудили вполне обычные обстоятельства: нужно было выправить новый заграничный паспорт