Дело победившей обезьяны. Хольм Ван Зайчик

наконец из лечебницы, где лекарям, не без путеводных наставлений и прямой помощи Борманджина Сусанина, удалось вернуть ему разум, духовную цельность и частично – телесную бодрость. После многих седмиц, проведенных в бессознательном состоянии, он был еще весьма слаб, и Катарина решила отбросить все дела и посвятить некоторое время мужу безраздельно. «Я от него ни ногой! – горячо сообщила Богдану Шипи́гусева. – Он один даже на улицу выходить боится, тем более, сейчас столько снега, и здоровому-то человеку трудно… В больнице сказали, Гийас в полном порядке, но нужно набраться сил, и лучше домашнего тепла и заботы родных в такое время для человека ничего быть не может…»

      «Какая славная и самоотверженная женщина, – с искренним уважением думал Богдан, неторопливо ведя свой „хиус“ памятной дорогой к дому Гийаса ад-Дина. – А Баг тогда все негодовал на нее, что не заботливая, – размышлял Богдан. – Надо будет рассказать ему… Обязательно расскажу, как он в ней ошибся. Ему будет приятно. А забавно, что он как раз уехал в Мосыкэ. Опять получается, что мы попадаем в одно и то же место… и опять чуть ли не одновременно…»

      В апартаментах боярина ад-Дина Богдан прежде бывал лишь единожды, и то буквально несколько минут, вместе с Багом. Тогда дом пустовал, был выстужен, выморожен безлюдьем и бедой.

      Теперь на дверях не было пломб, которые пришлось бы сначала срывать, а потом восстанавливать; замок незачем было вскрывать специальной человекоохранительной отмычкой… Уже на лестничной площадке ощущалось, что за дверью – жизнь, и покой, и уют; то ли изнутри неуловимо пахло стряпнею, то ли какие-то дольки внутреннего света сочились… не понять. Просто тогда, летом, здесь было угрюмо, а нынче – ладно.

      Богдан позвонил, и вскорости дверь ему открыл сухой, сутулящийся человек средних лет в простом, но теплом, на подкладке, домашнем халате; Богдан с некоторой заминкой узнал известного ему доселе лишь по фотографиям боярина ад-Дина – так тот исхудал и ссохся. И, пожалуй, постарел. Его смуглая от природы кожа не поблекла, но стала из коричневой – едва ли не бурой. И лишь глаза светились, выдавая потаенное, тихое счастье.

      – Э-э… – сказал Богдан, чуть растерявшись. Поправил очки. – Добрый вечер… Преждерожденный ад-Дин, если не ошибаюсь…

      – Нет, не ошибаетесь, – немного невнятно проговорил недавний страдалец. – Но вот вы…

      – Милый, – напевно раздалось откуда-то из бездны, – это, вероятно, ко мне.

      – А, так это вас ждет Катарина, – проговорил ад-Дин, и голос его потеплел. – Проходите, преждерожденный Богдан Рухович. Жена меня предупреждала, я вспомнил.

      Богдан пошел вслед за боярином; тот, не говоря более ни слова, шаркая мягкими, расшитыми золотой нитью туфлями с сильно загнутыми кверху носками, повел его поперек обширной прихожей, – мимо шкапов и полок с книгами и с курительными трубками, мимо низких столиков с «Керуленами», не полу подле коих сверкали узорочьем седалищные подушки…

      Они пришли; как раз в этой комнате, как помнил Богдан –