Битва за Рим. Колин Маккалоу

на твою тесную связь с принцепсом сената Марком Эмилием Скавром. Я – Корнелий, а это означает, что я не могу просить тебя принять меня в роли клиента. Могу предложить тебе только дружбу. Что скажешь?

      – А вот что: оставайся ужинать, Луций Корнелий.

      Итак, Луций Корнелий остался ужинать, чем доставил хозяину несравненное удовольствие, ибо Метелл Нумидийский первоначально намеревался отужинать в одиночестве, несколько утомленный своим новым статусом живой легенды Форума. Темой разговора была неустанная борьба его сына за прекращение отцовской ссылки на Родосе.

      – Ни у кого еще не бывало лучшего сына, – говорил возвратившийся изгнанник, уже чувствуя влияние вина, которого он употребил немало, начав задолго до ужина.

      Улыбка Суллы была воплощением обаяния.

      – Против этого я не в силах возразить, Квинт Цецилий. Ведь я имею удовольствие считать твоего сына своим другом. Мой собственный сын – пока ребенок. Впрочем, слепое отцовское обожание подсказывает мне, что и моего сына будет нелегко одолеть.

      – Он – Луций, как и ты?

      Сулла непонимающе заморгал.

      – Разумеется.

      – Странно, – произнес нараспев Метелл Нумидийский. – Разве в твоей ветви Корнелиев не называют первенцев Публиями?

      – Поскольку мой отец мертв, Квинт Цецилий, я не могу задать ему этого вопроса. Не помню, чтобы он при жизни был хоть раз достаточно трезв, чтобы мы могли поговорить о семейных традициях.

      – Это не столь важно. – Немного поразмыслив, Метелл Нумидийский сказал: – Кстати, об именах. Ты, видимо, знаешь, что этот… италик всегда дразнил меня Свинкой?

      – Я слышал это твое прозвище от Гая Мария, – серьезно ответствовал Сулла, наклоняясь, чтобы в очередной раз наполнить вином из замечательного стеклянного кувшина оба кубка. Какое везение, что Свинка питает пристрастие к стеклу!

      – Отвратительно! – поморщился Метелл Нумидийский, имея в виду прозвище.

      – Именно отвратительно! – поддакнул Сулла, наслаждаясь. – Свинка… Свинка…

      – Мне потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть и изжить обиду.

      – И неудивительно, Квинт Цецилий, – ответил Сулла с невинным видом.

      – Детский жаргон! Нет чтобы смело обозвать меня cunnus! Италик… – Внезапно Метелл Нумидийский порывисто выпрямился, провел рукой по лбу и тяжело задышал. – Что-то мне не по себе. Никак не могу отдышаться…

      – Попробуй дышать глубже, Квинт Цецилий!

      Метелл Нумидийский стал послушно глотать ртом воздух, но, не чувствуя облегчения, проговорил:

      – Мне плохо…

      Сулла подвинулся к краю ложа, чтобы нащупать ногами сандалии.

      – Принести тазик?

      – Слуги! Позови слуг! – Он схватился руками за грудь и упал спиной на ложе. – Мои легкие!

      К этому времени Сулла достиг края ложа и наклонился над столиком.

      – Ты уверен, что дело именно в легких, Квинт Цецилий?

      Метелл Нумидийский корчился от боли, оставаясь в полулежачем положении; одну руку он по-прежнему