Последняя осень. Иван Бунин

сем совершенно безнадежно, не верит ни во что решительно.

      Я стоял на гумне за садом, он шел мимо, вел откуда-то с поля свою мышастую кобылу.

      Увидав меня, свернул с дороги, подошел, приостановился:

      – Доброго здоровья. Все гуляете?

      – Да нет, не все. А что?

      – Да это все бабы на деревне. Все дивятся, что вот вас, небось, на войну не берут. Вы, мол, откупились. Господам, говорят, хорошо: посиживают, говорят, себе дома!

      – Не все посиживают. И господ не меньше вашего перебили.

      – Да я-то знаю. Я-то там нагляделся. А с них, с дур, что ж спрашивать. Ну, да это все пустое. А вот как наши дела теперь? Как там? Вы каждый день газеты читаете.

      Я сказал, что сейчас везде затишье. Но что англичане и французы понемногу бьют.

      Он невесело усмехнулся.

      – А мы, значит, опять ничего?

      – Как ничего?

      – Да так. Мы его (немца), видно, никогда не выгоним.

      – Бог даст, выгоним.

      – Нет. Теперь остался.

      – Ну вот и остался!

      – Да как же не остался? Чем мы его выгонять будем? У нас и пушек нет, одни шестидюймовые мортиры.

      – Откуда ты это взял?

      – Агитаторы говорят. Да я и сам знаю.

      – Нет, у нас теперь всего много. И пушек и снарядов.

      – Нет, одни шестидюймовки. А крепостную артиллерию возить не на чем.

      – Опять неправда.

      – Какой там неправда! По этакой дороге разве ее свезешь на лошадях? Только лошадей подушишь. Станешь ее вытаскивать, а она на два аршина в землю ушла, а хобот и совсем в грязи не видать. Нет, это вам не немцы!