Телепортация. Марк Арен

прошлой ночью…

      – Ты мне вот что скажи, – строго спросил у него начальник отделения, лишь только за дежурным закрылась дверь. – С каких это пор ты у нас историком заделался? Ты ж вроде всегда психиатром был?

      Андрей Петрович молча кивнул.

      – Ну?! Что стоишь, садись. Рассказывай. – Сердито боднув воздух, Виктор Григорьевич указал на стул.

      Он присел, как и полагается, на самый краешек. Немного помолчал, вроде как осмысливая, что сказать, хотя все уже давно продумал. Выстроил, так сказать, линию поведения.

      – Так история же не наука, а так, литературный жанр, ею всяк может заниматься в меру сил и возможностей, – просто сказал он.

      – Ага, что-то навроде хобби, – кивнул Виктор Григорьевич и криво усмехнулся. – Ну тогда расскажи мне, историк, историю о нашем задержанном. Но такую, чтобы я поверил. Ты ж, небось, с ним всю ночь протрепался. С тобой, значит, он говорить смилостивился, а вот с властью вроде как и не клеится разговор. Ну, может, ты мне, – он специально сделал ударение на последнем слове, – расскажешь, чего он шлялся по столице без документов и с пушкою ворованной в руке, а?

      – Правду говорить? – взглянув на Арефьева, спросил Андрей Петрович.

      – Ну а как же, – кивнул тот.

      – Если правду, то много сказать не смогу. Правда вообще бывает очень короткой. Это ложь любит многословные кружева. Поэтому скажу одно – он неопасный, – глядя Арефьеву в глаза, сказал Андрей Петрович.

      – А пушка? Где ее он взял? – постукивая по столу карандашиком, спросил Виктор Григорьевич.

      – Там, где берутся все пушки, – нашел. Только думаю, что она чистая. Нигде не числится, значится, никто из нее не стрелял. Да и жалко из такой стрелять – ручная работа. Знающие люди немалые деньги дадут, – будто размышляя, сказал Андрей Петрович.

      – Так-таки и никто? – недоверчиво переспросил его Арефьев.

      – Никто, – покачал головой Андрей Петрович.

      – И все-то ты знаешь, – с ехидцей протянул Виктор Григорьевич, хотя по голосу было слышно, что он задумался, и крепко, – ну, допустим. Ствол – ладно, его отложим. А сам-то он кто, этот твой, – он вспомнил мудреное слово, – протеже?

      – Известно кто, Пушкин, – просто ответил Андрей Петрович.

      Арефьев откинулся на спинку стула и скептически хмыкнул:

      – Это ты пошутил, ага. Тогда ты Моцарт, а я – Лев Толстой.

      – Согласен, звучит непривычно, – сказал Андрей Петрович и взглянул собеседнику в глаза. – Но вы представьте на секунду, что это – правда. Что «наше все», случайно оказавшись в столице, просидело всю ночь у вас в КПЗ.

      – Да ну тебя к лешему, ты что, совсем… – отмахнулся было от него Арефьев.

      – Шума будет, не приведи Господь! Ну, а как, ведь Пушкина засадили! А кто засадил? Арефьев. Конечно, не сам лично, он-то Пушкина знает, но его оболдуи. Значит, плохо работает с личным составом, на Пушкина ведь ориентировка в любом учебнике литературы есть. Смотрит боком, руки на груди скрестив. Так что хлопот не оберетесь, – продолжал