Лавка ужасов. Антон Вильгоцкий

от никотина лицо. Длинный подбородок и впалые щеки покрыты густой рыжеватой щетиной.

      – Я его друг.

      – Друг? А родные у него есть? Семья?

      – Есть. Я постараюсь с ними связаться, – я достал пачку сигарет, закурил. – Доктор, скажите, пожалуйста, от чего именно он скончался?

      – Можно и мне одну? – пальцы врача ловко выудили из пачки сигарету. – Он задохнулся.

      – Что?

      – Задохнулся. Смерть наступила еще до удара. В полете.

      – Постойте, как это могло произойти? – я оторопело уставился на эксперта.

      – Очень странный случай, – пожал он плечами. – В горло к господину Платонову как-то попала муха.

      – Что?! Муха?! – я выронил сигарету. Могу представить, как я тогда выглядел. Но доктора моя реакция ничуть не удивила. И в самом деле – у человека друг погиб на глазах, а тут еще какой-то бред про муху.

      – Да, – сказал он. – Только что я ее извлек.

      – Покажите, – мне стоило огромных усилий, чтобы не оттолкнуть его и не ворваться в мертвецкую. – Если возможно.

      – Идемте.

      Врач бросил окурок в урну и открыл дверь, пропуская меня. Я на ватных шагах вошел в помещение, где лежали мой мертвый друг и убившая его потусторонняя тварь.

      К счастью, тело Платонова было накрыто простыней, и мне не пришлось лишний раз на него смотреть. Эксперт подошел к подоконнику, на котором стояло несколько эмалированных медицинских плошек. Мой взгляд неотступно следовал за ним.

      – Странно, – промолвил врач. – Она же была здесь.

      Ноги мои едва не подкосились окончательно.

      – Я не представляю себе, как она могла исчезнуть, – врач повернулся ко мне, держа в руках пустую плошку. – А вы?

      – Я – представляю, – я и сам удивился сквозившим в моем голосе безразличию и смертельной усталости. – Но это, думаю, из области фантастики.

      Я начал слышать ее в тот же день, как похоронили Арсения.

      Сначала – чуть вдалеке, словно она кружила где-то на расстоянии нескольких метров.

      То были странные похороны. Не менее странные, впрочем, чем сама его смерть. Поскольку единственным свидетелем оной являлся я, ко мне были обращены и все взгляды. И все вопросы. Только что же я мог ответить?

      Вот и не ответил ничего. Совсем ничего. Сам, мол, ни бельмеса не понимаю.

      Похороны закончились. Кладбище опустело. Остались только я и муха.

      Я стоял над свежей могилой и смотрел на улыбающееся Сенино лицо на надгробии. Муха жужжала где-то поблизости. Я не пытался ее увидеть.

      Я развернулся и пошел к машине. Муха летела следом.

      По дороге домой я вспомнил кое-что важное и развернул джип. Не знаю, где она была в это время.

      Боб встретил меня отрешенным взглядом – если, конечно, так можно сказать о глазах собаки. Он уже знал, что хозяина нет. Почувствовал это. Бобу было все равно, куда идти, и он пошел со мной.

      Она, вне всяких сомнений, наблюдала.

      Мне тоже было все равно, куда идти. Никаких мыслей, даже той, спасительной, самой нужной.