Держава. Том 3. Валерий Аркадьевич Кормилицын

всякого почтения сбив с попа шапку, Рутенберг грубо стал остри- гать длинные космы, прикрывая собой Гапона, дабы кто-нибудь из рабочих, забежавших в подворотню, не увидел его и не убил.

      Глядя на растерянное безвольное лицо, временами морщившееся от боли, когда ножницы в дрожащей руке выщипывали волосы из головы, Рутенберг решил, что следует придумать легенду об этих минутах: «Ну не рассказывать же потом, что народный вождь, трепеща телом и дрожа губами, шептал: «Петя, не бросай меня». Следует поведать, что подбежавшие рабочие поцеловали священнику руку и поделили между собой остриженные волосы, в то время, как отец Гапон суровым голосом произнёс: «Нет больше Бога! Нет больше царя!»

      – Пе-е-тя! Нас не убьют? – заплакал Гапон, растирая слёзы рукавом шубы.

      – Раз до сих пор живы, то не убьют, – выбросил ножницы и револьвер Рутенберг.

      Голова его стала удивительно ясна. Он даже сам удивился этому.

      – Георгий, надо уходить отсюда, – поднял и с трудом довёл безвольное, словно из киселя, тело, до ворот, увидев у раскрытой створы мёртвого человека: «Следует переодеть батюшку», – ударил его кулаком в скулу, чтоб тот разозлился и пришёл в себя.

      Но удар не подействовал. Качнув головой и скорчив плаксивую гримасу, Гапон всхлипнул, выдув из носа огромный пузырь.

      «Словно шарик воздушный надул», – совершенно успокоился Рутенберг и стал снимать с убитого испачканное кровью пальто.

      – Сбрасывай шубу, отче, да пальто надень, чтоб Николай при встрече не узнал, – пошутил, удивившись себе, и рассмеялся, глядя на дрожащего священника, с ужасом воззрившегося на его смеющееся лицо.

      – Ты чего, Мартын? – начал тот приходить в себя, надевая пальто и пачкая руки в чужой крови.

      Застегнув пуговицы дрожащими пальцами, поднял к лицу кровавые ладони, и они затряслись, а слёзы вновь полились из глаз.

      – Я убил их! – причитал он, закрыв лицо руками… – Я убил их… – зашипел, перейдя на шёпот, чуть опять не потеряв сознание.

      Хладнокровно обтерев платком кровавое от ладоней лицо, Рутенберг спокойно, будто на пикнике в дружеской компании, произнёс, брезгливо глядя на земляка:

      – В город пробираться надо, и у знакомых спрятаться.

      После этих слов Гапона охватила нервная лихорадка:

      – Да! Да! Прятаться надо… Кровь! Кровь кругом, – шептал, словно в бреду.

      «Ты теперь нигде от этой крови не спрячешься», – повёл его дворами и проулками, а в голове неожиданно возникли слова Азефа, произнесённые при последней встрече: « Вдумайтесь только, какое это величие – использовать веру в Царя и Бога для революционных замыслов».

      Поплутав по улицам, Рутенберг с Гапоном вышли к особняку одиозного миллионщика Саввы Морозова, где их приняли по высшему разряду.

      Отмыв от крови лицо, вызвали «жана»3, который, профессионально топыря мизинец, подстриг священника, попутно замучив вопросом: «не беспокоит-с», и затем аккуратно сбрил бороду.

      «Ну, чисто поп-растрига», – мысленно хмыкнул Рутенберг.

      Гапона переодели во

3

Так в Петербурге называли парикмахеров.