Легенды о проклятых 3. Обреченные. Ульяна Соболева

живым.

      Закрыла глаза, дрожа от холода и волнения, потом раскрыла снова.

      – Не стоит. Он не придет сюда ради меня.

      – Я все же рискну. Я бы мог послать гонца к отцу или к брату, но у меня нет времени – валлассар ближе всех от Нахадаса.

      И я вспомнила, впилась сильнее в железные прутья.

      – Алс…Алс дас Гаран…– прошептала я, – но как? Астран? Почему?

      – Так захотел наш отец. Я всего лишь раб его и преданный вассал, я исполняю его волю. Воля велиара – это воля народа и Иллина.

      В голосе нотки того же фанатизма, который я слышала у Аниса и который был когда-то во мне самой.

      – Если пойдешь к валлассару, разве не нарушишь этим волю отца?

      – Может, я фанатик, но я не идиот и я жизнь отдам за каждого из моей семьи. Так меня воспитала моя мать.

      – Твоя мать была хорошей женщиной.

      – Лучшей из всех, – с запалом сказал юноша, – а вы – единственная женщина в нашей семье, и я не позволю астрелю совершить свое правосудие без приказа отца. Если вам нечего мне дать, я поеду и так, и тогда, скорей всего, не вернусь обратно.

      Как же он похож на Аниса. Тот же запал, те же речи. Приподнялась на носочки и перебросила через решетку волосы.

      – Отрежь прядь, скажи, что я отдала ему часть его одержимости. Девочка-смерть просит жизни для ее брата. Но я не обещаю, что это поможет.

      – Поможет… я знаю, что поможет, иначе никогда не пошел бы просить о чем-то врага, которого без сожаления убью при другой встрече на поле боя.

      Когда он растворился в темноте, я сползла по каменной стене на пол и закрыла глаза. Мне было невероятно хорошо…впервые хорошо за все эти страшные месяцы после смерти моего сына. У меня появилась надежда. Нет, не на лучшее. Не на светлое. После того, как теряешь единственного ребенка от любимого, вера в светлое, скорее, была бы похожа на помешательство. У меня появилась надежда, что я все же увижу Рейна.

      С первыми лучами за мной пришла стража, они связали мне руки и потянули за собой на длинной веревке, стянув с головы капюшон и платок, отобрали тулуп и сапоги. Сколько раз за последнее время меня вот так тащили сквозь толпу, зудящую от ненависти, как саананский улей пчел? Только самое страшное, когда тебя через толпу своих тащат, когда видишь среди них знакомые лица. Астрелей, стражников и воинов, некогда служивших отцу и мне, отданных на охрану храма Одом Первым.

      А сейчас они же ведут меня к эшафоту из бревен и набросанных конусом сухих веток вокруг столба. На земле очерчен круг и пятиконечная звезда. Говорят, он сдерживает злые силы, когда горит шеана. Меня подтащили к столбу и толкнули на землю, заставляя кланяться палачу в астрельской рясе и маске-колпаке с пятикнижьем в руках. Я рассмеялась так громко, что стихли разговоры.

      – Какую из строф ты прочтёшь, палач? Или астрель? Как можно быть тем и другим одновременно?

      Он не ответил, видимо, разговоры со смертниками не входили в его обязанности, а может, боялся, что я своими речами совращу его.

      – Верные и богобоязненные жители Нахадаса,