Колыбель висит над бездной. Лариса Миллер

боюсь».

      Я точно ведь знала, что не разобьюсь,

      Я знала, что мы прилетим, куда надо,

      Что я в этом мире любимое чадо,

      И всё у любимого дитятки есть.

      Мне было тогда то ли пять, то ли шесть,

      И мир был надёжным, уютным и прочным,

      Коль были проблемы, то с зубом молочным,

      Который так сильно качался во рту,

      Как тот самолётик со мной на борту.

      2018

* * *

      Бессмертной я уже была.

      И не одна, а вместе с мамой

      И вместе с той оконной рамой,

      Что мама мыла добела.

      А смерть – она случалась с тем,

      Кто из парадного другого,

      И отношенья никакого

      К нам не имела, ну совсем.

      Ну, разве что, прервав игру,

      Глядели мы заворожённо,

      Когда автобус похоронный

      Неспешно ехал по двору.

      2011

* * *

      Памяти Любы Ребельской

      Кто подтвердит, что я жила

      И что росла я на Полянке,

      И что зимой возила санки,

      А по весне венки плела

      Из одуванчиков? А их

      В Замоскворечье было много.

      Они желтели у порога.

      Остался ль кто-нибудь в живых?

      Еще хоть чья-то вьётся нить

      Из населявших мир мой детский,

      Из заходивших по-соседски

      За солью или позвонить?

      17 ноября 2017

* * *

      Посвящается И. В. Ребельскому,

      арестованному в 1948-м

      и погибшему в заключении

      Тебе читали перед сном?

      Мне тоже перед сном читали.

      Скрипел полами старый гном,

      И ведьмы по небу летали.

      Тому, кто молод и силён,

      Удачно ветер дул попутный,

      И был он густо населён —

      Мой мир причудливо уютный.

      И затихал волшебный сказ,

      И мерно ходики ходили,

      Когда соседа в поздний час

      Навек из дома уводили,

      Сажали в чёрный воронок,

      Детей и близких взяв на мушку.

      А я спала без задних ног,

      Руками обхватив подушку.

      2016

      Кинотеатр очень юного зрителя

      «Ты только, пожалуйста, не задавай вопросов, пока не кончится фильм, – каждый раз умоляла меня мама, – я тебе все потом объясню». Меня хватало минут на десять, после чего я принималась дергать ее за рукав и шептать: «Это русские или немцы? Наши или не наши? Кто здесь плохой?» Однажды, увидев на экране человека с усиками и в пенсне, я громко зашептала: «Это враг? Скажи, это враг?» Мама испуганно оглянулась и, больно сжав мне руку, прошипела: «Замолчи!» Ее ярость была настолько неожиданна и необъяснима, что я немедленно потеряла интерес к фильму и сидела, шмыгая носом и смахивая со щек то и дело набегавшие слезы. Но мама смотрела прямо перед собой и вовсе не пыталась меня утешить. Только дома она объяснила мне, что тот, кого я приняла за врага, был сам Молотов и что она могла иметь из-за меня крупные неприятности: «Я тебе запрещаю задавать мне вопросы в кинотеатре, запрещаю. Поняла?» Поняла.

      Оставшись один на один с экраном, я сперва растерялась, а потом решила начать новую жизнь, то есть попытаться мыслить самостоятельно.