Реализация. Андрей Константинов

впился глазами в лицо полковника, проверяя себя, и по реакции Ильюхина понял, что не ошибся, – Виталий Петрович именно эту тему и имел в виду. Но откуда он узнал?

      Полковник между тем отхлебнул кофе и аккуратно поставил чашку обратно на блюдце:

      – Чего же тут смешного?

      Штукин зло дернул щекой:

      – Знаете, я много раз говорил жуликам: «Сознайся – лучше будет!» При этом я им не говорил – для кого именно это будет лучше…

      Ильюхин закурил и сказал спокойно, словно просто констатировал:

      – Ты меняешься.

      – Не надо! – занервничал Валера. – Ни хрена, извините за выражение, я не меняюсь. И не мутирую. Просто наконец-то я приобрел редкую возможность говорить про нашу жизнь так, как она есть.

      Виталий Петрович хмыкнул:

      – А мне оставишь возможность не согласиться с тобой?

      Штукин задумался, потом шмыгнул носом и, отвечая, уже чуть сбавил тон:

      – Не надо иронизировать. Вы прекрасно знаете, что ваше мнение для меня отнюдь не пустой звук.

      – Спасибо. Ну а раз так, то расскажи, пожалуйста, как все случилось…

      Валера опустил голову, потом быстро вскинул ее и заговорил очень быстрым, почти горячечным шепотом:

      – Случилось, как в дурацкой книге: мы поехали на озеро. У нас только-только кое-что наметилось в отношениях. Ну и… На озере и сами отношения… ну, в смысле – близкие… завязались. Место там тихое, без людей. Романтика. Плескались, обнимались. И никакой ссоры между нами не было. Просто потом Зое побаловаться захотелось. Игра такая идиотская началась. И тут же закончилась. А я, сука, никогда ей не говорил, что я пловец классный. Я – никакой пловец. Не утюг, конечно. Но в шторм утону, как все. А она, идиотка, сзади меня за шею… А там глубина… Может, и не такая уж большая. Но я так и не донырнул потом до дна… Я воды хлебнул и стал дергаться… Наверное, задел ее, но куда ткнул, как попал – не помню… Я что помню? Десять секунд – и я ее не вижу! Я – нырять. Какое там… В воде ни черта не видать, и я же не из ПДСС, как Ермилов. Начал задыхаться. Еле на берег выполз. И все. Извините за цинизм, но нет в моих действиях ничего… Но я об этом никому, кроме вас, и говорить-то не собираюсь! Потому что все равно выходит, будто я оправдываюсь. Будто я подонок, и если и не утопил, то бросил в беде. А я никого не бросал. Я ушел тогда, когда и Шойгу со всем своим МЧС не справился бы. И что мне потом делать было? Орать: граждане, возбуждайте дело, проводите расследование, не верьте мне, подержите меня в камере месяца два с половиной и выпустите потом с клеймом театрального мерзавца?!

      Штукин наконец-то прервал свой монолог и чуть подрагивающими пальцами вытащил из пачки новую сигарету. Полковник, нахмурившись, водил указательным пальцем по скатерти:

      – Да… осадок, конечно, неприятный…

      Валера даже слегка подскочил на стуле:

      – Неприятный? Да это страшный сон, а не осадок…

      Они помолчали, а потом Ильюхин задал новый вопрос:

      – Ну а что