Убийца на экспорт. Охота за русской мафией. Эдуард Тополь

снова сказала Лэсли, села на ступеньку крыльца и заплакала.

      – Sorry, mam, – сказал ей молодой водитель «технички», отцепляя трос. – Sixty dollars. Cash only.

      – I don’t have cash. Check… – всхлипнула Лэсли.

      – No, mam. Cash only, – жестко сказал водитель и перестал отцеплять трос.

      – Момент! – вдруг сказал ему Николай. – Момент!

      И, изумляясь сам себе, вернулся в дом и вытащил из своего пиджака, висевшего на стуле, кошелек с деньгами.

      Пользуясь садовой поливалкой и лампой-переноской, они закончили мыть машину лишь к полуночи, но ведь нельзя же было оставить эту грязь до утра – все бы засохло.

      Лэсли вкалывала не меньше Николая – мыла кабину, а он занимался только двигателем, и где-то за полночь, когда она вытерла сиденья сухой тряпкой, он сел за руль и, волнуясь, как на экзамене, повернул ключ зажигания. Но двигатель завелся тут же, с пол-оборота, и замурлыкал, как сытый кот.

      – Хуррэй! – закричала Лэсли негромко, поскольку окна спальни Джонни были совсем рядом. – Ю а’грейт, Ник! Сэнк ю! Ду ю вона трай? Драйв ит! Кэн ю драйв аутоматик?

      Он вдруг обнаружил, что различает слова, – не кашу из звуков, как раньше в разговоре с водителями грузовиков, а отдельно каждое слово и даже как бы в русских звуках. Вот что значит иметь дело с учительницей – Лэсли произносила каждое слово отдельно и внятно, как на уроке в школе, где она вела второй класс. Хотя не столько по ее словам, сколько по жестам он понял, что она хочет, чтобы он попробовал машину на ходу.

      Он никогда не водил «автоматик», и его левой ноге было сиротно без педали сцепления. А когда он перенес правую ногу с тормоза на педаль газа, машина не тронулась, сколько он ни газовал. Лэсли засмеялась:

      – Вэйт! Хир вы а’! – И перевела ручку скоростей на букву «D».

      Тут машина дернулась, он испуганно ударил ногой по тормозу, а Лэсли, стукнувшись головой о стекло, опять засмеялась:

      – Донт ворри! Ай эм о’кей! Гоу! Драйв ит!

      Через минуту он понял, что вести «автоматик» проще пареной репы, а еще через пару минут они выехали из ее темной улицы с одноэтажными домами на широкое шоссе вдоль пляжей. Лэсли повернулась к нему:

      – Ю a’ а гуд мэн, ю ноу? Ю сэйв ми Джонни энд ю сэйв май кар. Hay из май торн. То зэ бич!

      – Zachem? Why? – по-русски спросил Николай, удивляясь, как он понял, что она хочет, чтобы он свернул к пляжу.

      – Бикоз! – сказала она. – Мэйк э торн…

      Он сбавил скорость и медленно свернул на каменистую площадку над пляжем, залитым ночным прибоем. Сияющая лунная дорожка уходила вдаль по темному заливу, и там, вдали, были огни Бостона.

      – Грейт! Торн ит оф! – сказала Лэсли, сама перевела ручку скоростей на «parking» и выключила двигатель.

      Стало совершенно тихо, только снизу доносились всплески ленивых волн.

      – Ноу… – сказала Лэсли и посмотрела ему в глаза. – Ай вона мэйк лав ту ю. Кэн ай?

      И, не дожидаясь ответа, поцеловала его в губы. И от этого поцелуя он закрыл глаза. Он, Николай Уманский, профессиональный убийца, «врожденный садист» и насильник, закрыл глаза и поплыл от первого поцелуя этой