Любовь – не сахар, сахар – не любовь (сборник). Лада Лузина

море, скалы, облака, волшебный Феолент, обнимающий нашу террасу.

      «А ларчик просто открывался! – радовалась я. – Линде нужно было не держать себя сухарем и недотрогой, а почаще улыбаться своему Македонскому. Вон он у нее какой замечательный!»

      После того как Шурик усыновил Семку, он казался мне лучшим из людей.

      – Муж возвращается из командировки и застает жену в постели с любовником… – вещал водитель.

      Я заранее растянула губы в улыбке, в преддверии финала вечной истории. Рука Шурика легла на сиденье рядом с моей попой. Ерунда! В транспортном средстве люди часто разбрасывают конечности куда попало. Может, он положил ее на сиденье чисто машинально.

      – Ха-ха-ха! – дружно рассмеялись мы.

      – А у нас в «Альфе» случилась похожая история… – начал Шурик, обращаясь к Линде.

      Зря я дергаюсь. Слава богу, жених, как и положено влюбленному, замолаживает свою невесту.

      Но моя тщетная надежда жила не больше нескольких секунд. Пальцы Шурика ожили, тихо прокрались по моему обнаженному позвоночнику. Лаская, он провел ладонью по спине, погладил карманчики джинсовых шортов, рука сползла ниже и обняла высовывающееся из выреза полукружие.

      Радостная улыбка заела на моем лице оскалом. Я не знала, что делать. Гаркнуть – значит сдать его Линде. Поссорить их. Снова испортить им отношения и отпуск себе. Смолчать – оказаться предательницей. Уже не косвенной – явной.

      Указательный палец Шурика приподнял край шортов и тихо пополз вглубь.

      Я вздрогнула и обмерла. Мамочки! Насилуют.

      Аккуратно, нежными пульсирующими рывками палец крался в запретную глубину.

      Незаметно для впереди сидящих я попыталась вытащить железобетонную руку из своих штанов. Какое там! С тем же успехом я могла заставлять киевскую Родину-мать сделать зарядку.

      Мне отчаянно захотелось плакать от оскорбления. Хам! Предатель! Гад! Маньяк сексуальный! Я чувствовала, что происходит нечто мерзкое, ужасное. Но ужаснее всего, что происходило это не только с ним. Моя спина выгнулась, и ягодицы сами собой приподнялись, пропуская чужака внутрь. Он понял это. Рука Шурика перестала медлить, продвигаясь по-пластунски, и повела себя резко, профессионально. Он продолжал говорить. Я – идиотски улыбаться. В этот момент машина подпрыгнула на очередном из ухабов. И я заорала. От толчка рука Шурика вошла так глубоко, что дальше было уже только мое сердце – сердце предательницы.

      – Что с тобой? – сдвинула брови Линда.

      – Остановите машину. Остановите! Мне плохо! Сейчас меня…

      Машина с визгом затормозила. Я пулей выскочила из нее и, отбежав на несколько шагов, согнулась над выжженной крымской травой. Мне действительно хотелось рвать от отвращения к самой себе. Поскольку то, что я чувствовала, было не что иное, как – удовольствие. Жуткое. Нестерпимое. Захлестывающее, как море.

      Подняв лицо, я увидела: Шурик направляется ко мне. Я взглянула на него затравленно, исподлобья. Мы стояли достаточно далеко, и нас не могли слышать. Он наклонился.

      – Прости, – прошептал он. – Прости. Нам нужно