Реваншист. Цвет сакуры – красный. Борис Орлов

Сорочки те, граждане, самые лучшие, из японского шелка. Он их и давай щупать, да мять, да разглядывать. Только что на зуб не пробует. Цену у меня спросил, и вроде вежливо так, вроде все как надо. Сказал я ему цены, а сам думаю: куда тебе, вахлаку, сорочку шёлковую? Ты ж, верно, таких не то, что не нашивал – не видывал. А он, значит, опять их перебирает, а потом и спрашивает у меня, да громко так:

      – Уважаемый, а небракованных рубашек у вас нет?

      Я так и сел.

      – А в чём дело? – интересуюсь. – Где вы брак нашли, гражданин?

      А он мне только что не в нос сорочку:

      – Да вот же, – и пальцем тычет. – Пуговицы на обшлага Пушкин пришивать будет?

      Где ж это видано, думаю, чтобы у шёлковой сорочки на обшлагах пуговицы были?

      – Вы что, гражданин? – спрашиваю. А потом вежливо интересуюсь: – Пьяный вы, что ли?

      Тут он как рявкнет на меня, я аж присел.

      – Чего? Ты, что, жулье, обурел вконец? Куда пуговицы с обшлага девал, дебил неоприходованный! Вы тут что, в натуре, совсем страх потеряли?!

      И дальше кричит всё такое же непонятное, но, так-то понятно, что бранное.

      Обидно тут мне стало, граждане. Чего ж это он меня всякими словами лает, словно бы и не республика у нас вовсе, словно бы и власть не наша, родная, Советская, а чёрт его знает какая буржуазная?

      – Не дело, – говорю, – гражданин, так выражаться в советской кооперации. Вот я сейчас милиционера позову, пущай он вам тогда объясняет: где какие пуговицы положены и почему, там, где не положено, не пришиты. Вы бы ещё на исподнем, – говорю, – пуговицы потребовали.

      Только тут второй, солидный, подскочил. Цоп этого небритого за рукав, дёрнул раз, а мне, значит, вежливо так, культурно объясняет:

      – Вы, дорогой гражданин, на сына моего не обижайтесь и внимания на его слова не делайте. Он у меня геолог, полезное ищет, копает, вот и в тайге совсем, значится, одичал. Забыл, стал-быть, что у сорочки обшлага запонками застёгиваются.

      А сам-то сына своего за рукав снова дёрг да дёрг. Тот вроде как смутился, глаза опустил:

      – Извиняюсь, – говорит. – И впрямь папенька говорят: одичал я вконец. Давно сорочек с запонками не на́шивал.

      А папаша евойный, который партейный, хохотнул эдак да и прикупил четыре сорочки: себе пару, да сыну столько ж, да две штуки брюк, да ещё сыну рубашку теннисную. А мне сверх цены целый полтинник оставил, вроде как – за беспокойство. Вот я с этим полтинником и пошёл пивца попить.

      Вот, стал-быть, какие покупатели встречаются. Иной раз думаешь: совсем пропащенький человечишко – дрянь просто, а выходит, что и он – очень даже хорош и тебе добро сделает.

      А пиво-то у меня всё. Пора до дома направлять. Благодарю за компанию, граждане…

* * *

      По немощёным улицам Петрозаводска шагали двое. Молча. Долго.

      Наконец младший Волков не выдержал:

      – Папань, ну ты чего, в самом деле? Ну я ж реально про эти запонки понятия не имел!

      Старший Волков остановился, посмотрел на сына и вздохнул:

      – Вот