Противостояние. Стивен Кинг

пересекли полосу нагревающегося рассыпчатого песка, добрались до плотного темно-коричневого, который оставляли после себя откатывающиеся волны, и Ларри решил, что идея, в конце концов, была неплоха. Шум прибоя успокаивал. Чайка, энергично машущая крыльями и набирающая высоту, напоминала белую букву «М», перемещающуюся по синему небу.

      Уэйн вновь потянул его за руку.

      – Пошли.

      Перед Ларри лежали те самые многие мили, которые он мог отшагать. Только вот желание у него отпало. Жутко болела голова, позвоночник будто стал стеклянным. Глазные яблоки пульсировали, почки ныли. Амфетаминное похмелье не так болезненно, как утренние ощущения после литра «Четырех Роузов»[15], но трахать Ракель Уэлч все равно куда приятнее. А будь у него еще парочка апперсов, он бы запрыгнул на гребень волны, которая пыталась сбить его с ног. Ларри полез за таблетками в карман брюк и лишь тогда впервые понял, что на нем только трусы, которые он последний раз менял три дня назад.

      – Уэйн, я хочу вернуться.

      – Давай пройдем чуть-чуть подальше.

      Ларри пришло в голову, что Уэйн как-то странно смотрит на него, со смесью раздражения и жалости.

      – Нет, чел, я же в одних трусах. Меня арестуют за появление в общественном месте в непристойном виде.

      – На этой части побережья ты можешь повязать свой член банданой и сверкать яйцами, не опасаясь ареста за непотребный вид. Пошли, чел.

      – Я устал! – раздраженно бросил Ларри. Он начал злиться на Уэйна. Уэйн ему мстит за то, что он, Ларри, написал хит, а Уэйн в новом альбоме указан всего лишь клавишником. Уэйн ничем не отличается от Джулии. Теперь все его ненавидят. Все стремятся вонзить нож в спину. Глаза Ларри тут же затуманились слезами.

      – Пошли, чел, – повторил Уэйн, и они потащились дальше по пляжу.

      И отшагали, должно быть, еще милю, когда бедренные мышцы Ларри свело судорогой. Он вскрикнул и рухнул на песок. Боль кинжалами пропарывала обе ноги.

      – Судороги! – завопил он. – О Господи, судороги!

      Уэйн присел рядом с ним на корточки и выпрямил его ноги. Агония повторилась, и тогда Уэйн принялся за работу, массируя мышцы, которые, казалось, завязались узлом. Наконец истосковавшиеся по кислороду ткани начали расслабляться.

      Ларри, у которого перехватило дыхание, теперь жадно хватал ртом воздух.

      – Ох! – вырвалось у него. – Спасибо. Это было… это было чертовски больно.

      – Само собой. – Особого сочувствия в голосе Уэйна не слышалось. – Держу пари, что было, Ларри. Как ты сейчас?

      – Нормально. Но давай присядем, хорошо? А потом пойдем назад.

      – Я хочу поговорить с тобой. Мне пришлось вытащить тебя сюда, чтобы ты немного оклемался и понял, что именно я тебе говорю.

      – В чем дело, Уэйн? – спросил Ларри и подумал: «Вот оно. Шантаж».

      Но следующие слова Уэйна не имели к шантажу ни малейшего отношения, и на мгновение Ларри почудилось, будто он снова смотрит на раскрытую

15

«Четыре Роуза» – бурбон, названный так Руфусом М. Роузом в свою честь, а также в честь своего брата Ориджена, сына и племянника.