Нежное дыхание смерти. Анна Малышева

дело чистое, можно класть в стол, – кивнул доктор. – За время карнавала у меня было пять таких случаев. Но этот, конечно, хуже всех. Парень кололся через куртку, смотреть противно.

      – Слушай. – Комиссар повернулся к нему. – Ты можешь точно сказать, сколько наркотика он употребил?

      – Этого хватило бы на троих. Но по-моему, доконали его именно те дозы, которые были введены через одежду.

      – Почему? – немедленно спросил секретарь, вытягивая сигарету из пачки, принадлежавшей Арицци.

      – Да потому что уколы явно были сделаны в последнюю очередь, – пояснил доктор. – Трудно себе представить, что парень сначала наширялся до такого состояния, что стал колоться через одежду, а потом пришел в себя и, аккуратно засучив рукав, сделал последний, смертельный укол прямо в руку…

      Комиссар и секретарь закивали в знак одобрения.

      – О, такие уколы – последняя стадия, – продолжал врач, радуясь, что может скоротать за болтовней остаток дежурства. – Если уж они начинают колоться на такой манер – ничто их не спасет!

      – За месяц можно дойти до такого состояния? – поинтересовался Арицци.

      Доктор отрицательно покачал головой:

      – Нет, здесь нужна тренировка… Колоться он начал не в Венеции, если это тебя волнует…

      – Точно, – кивнул комиссар. – Ладно, никому не придет в голову устроить по этому поводу большую охоту на торговцев зельем.

      – Разве что кто-то захочет выслужиться, – туманно заметил доктор, показывая пальцем в потолок.

      – Русский был большой шишкой? – поинтересовался секретарь.

      – Какое там, – отмахнулся комиссар. – Просто скульптор.

      – А… – без особого интереса протянул Джанни. – Ладно, я пошел. Возьму у тебя сигарету. Пока!

      Вскоре ушел и доктор, посоветовав комиссару не засиживаться и спешить домой, к жене.

      «Издевается, что ли? – думал комиссар, глядя ему в спину. – Да нет, пока никто не знает, а когда узнают, то почешут языки… Никто так не любит сплетничать, как венецианцы, это верно…»

      Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он принялся вспоминать свои разговоры в мастерской Джакометти. Ничего конкретного, определенного. Сначала его видели все, потом не видел никто. Кололся как зверь, работал как зверь. Малоправдоподобно, надо еще раз поговорить с Джакометти и мастерами. Нет, лучше все-таки с подмастерьями, а еще – с уборщиком, как его зовут? Серджо. Серджо именно в силу своей незаметности может больше всех заметить… Но если бы что-то заметил, сообщил бы. Если венецианец что-то хочет сказать, то говорит сразу и его ничто не удержит. Зато уж если он не хочет говорить – слова не вытянешь, а уж правдивого – тем более.

      «Поэтому многие расследования в конце концов превращаются в пустую говорильню, – подумал комиссар, вспоминая прежние дела. – Я записываю в заключении не то, что было, а то, что мне соизволили наболтать. Впрочем, спасибо и на этом. Нельзя быть идеалистом. Всех нас обманывают, все мы обманываем…»

      Он позвонил домой, и снова