Портрет семьи (сборник). Наталья Нестерова

мыльницу, зубную щетку с пастой, маленькое полотенце, лосьон для лица, губную помаду, записную книжку, прочитанную книгу и три тысячи рублей в кошельке.

      Развившаяся в последнее время слезливость почти не досаждала. То есть плакать хотелось на два балла по десятибалльной шкале. Проводница опекала меня как мать родную. Никого не подселила. Принесла из ресторана обед и от денег отказалась. Меня кормили за счет поезда. Теперь даже у поездов есть счета? Вряд ли. Просто девушка искупала грехи. Сгони она воровку с моего места, возможно, ничего бы не случилось.

      Я долго, несколько часов, просидела, бездумно глядя в окно. Думать было не о чем, планировать ничего не могла. Если не хочу дать задний ход, а я решительно не хочу, то нужно просто ждать, отдаться на милость Игоря. Чтобы не сойти с ума из-за всех обрушившихся несчастий, я мысленно разговаривала с неродившейся дочкой. Она умела слушать и задавала толковые вопросы.

      Поезд подходил к Алапаевску. Я вышла в коридор налегке – в спортивном костюме и с небольшой сумочкой.

      – Там же мороз! – покачала головой проводница. – Вы сразу дуба дадите!

      Она ушла в свое купе и вернулась с черным драповым пальто:

      – Вот, возьмите!

      – Мне, право, неудобно… Как же я верну его?

      – Не надо возвращать. Это шинель моей сменщицы, старая. Она ее не носит. Только иногда на грязные работы на улице. Надевайте! Хоть до дому доедете!

      Форменная железнодорожная шинель с металлическими пуговицами была мне велика на три размера и застегивалась почему-то на мужскую сторону. Я не видела себя со стороны, но чувствовала, что выгляжу безобразно.

* * *

      Выйдя из поезда, я мгновенно замерзла. Холодный ветер задувал под шинель и гулял вокруг тела.

      Поднятый воротник не спасал голову, в которой, казалось, каждый волосок стекленел от мороза.

      Ноздри пощипывает – верный признак двадцати градусов ниже нуля.

      Игоря я не узнала, как, впрочем, и он меня. Мы друг друга вычислили только по тому, что единственные остались на платформе.

      – Кира! – позвал меня мужчина в дубленке и рыжей ондатровой шапке, остро модной четверть века назад.

      – Игорь! Ты?

      Приближаясь ко мне, он галантно снял шапку.

      «Как перед покойницей головной убор снимает, – подумала я. – Тьфу ты, какая глупость в голову лезет! Как в храм входя, лысину оголяет».

      Лысина у Игоря была пребольшая. Он не знал, как со мной здороваться: за руку, целовать? Мне было так холодно, что не до раздумий. Я двинулась навстречу, обняла и поцеловала в щеку.

      – Здравствуй! Надень шапку («Лысину простудишь», – добавила мысленно фразу из детского фильма). Какой зверский холод!

      – Кира! Я не купил тебе цветы, они все равно погибнут на морозе.

      Если бы на его месте был Сергей или Олег, я бы не удержалась от сарказма: всегда думала, что цветы для выражения чувств, а не для хранения.

      – Ну что ты! – улыбнулась ледяными губами. – Какие цветы! Пойдем, или я окончательно окоченею.

      – Это все твои вещи? – Игорь показал