Пороки и их поклонники. Татьяна Устинова

то и делай! А она одна осталась – ни тормозов, ничего!

      – Кто – она? – осведомился Архипов, подозревая, что речь идет о девочке-сироте Маше Тюриной.

      – Племянница, конечно! Мы, соседи, решили обратиться в милицию, но для начала поговорить с вами. Это Бригитта Феликсовна посоветовала. Ну как? Подпишете заявление?

      Архипов перевернул бутылку. Вода плеснула, зашуршала, осела на чистом стекле пузырьками. Архипов задумчиво смотрел, как они лопаются.

      Девочка-сирота влипла в неприятности гораздо быстрее, чем предполагала ее прозорливая тетя или бабка. Какие-то люди действительно толпились на лестничной площадке, и их количество явно превосходило возможное число скорбящих Лизаветиных друзей и подруг. И вид у них был странный – правду сказал Гаврила Романович.

      Как же его фамилия?.. Какая-то государственная фамилия – Гимнов или Гражданинов?..

      – Владимир Петрович! – взмолился сосед. – На вас одна надежда и осталась! Вы у нас самый уважаемый человек в доме. – Архипов усмехнулся. – Вы же всегда помогаете! Вы же по-соседски никогда не отказываете! Вы же тут ближе всех к…

      – Нехорошей квартире, – подсказал самый уважаемый человек во всем доме.

      – Нехорошо, нехорошо в квартире! – моментально согласился Гаврила Романович. – Это уж точно! Что хорошего! Бригитта Феликсовна вчера пыталась выяснить у них, что они тут делают, и милицией пригрозила, и управдомом, а они улыбаются только и молчат! Это она так сказала, я сам ничего не видел и не заговаривал и вообще считаю, что с ними нельзя разговаривать! Только силой, только силой! И за сто первый километр!

      – А вы знакомы с… племянницей? – неожиданно перебил его Архипов.

      Гаврила Романович махнул рукой:

      – Видел в подъезде и на улице несколько раз.

      – Сколько ей лет?

      – Лет? – удивился Гаврила Романович. – Не знаю. Лет тридцать. Может, тридцать пять.

      – Или пятьдесят? – задумчиво предположил Архипов.

      Конечно, он уж сообразил, что девочка Маша давно выросла из песочницы и вряд ли теперь ходит с синим пластмассовым ведерком, но то, что ей тридцать лет – или даже тридцать пять, – Архипова поразило.

      Он ведь дал обещание «не оставить». Он даже написал это на бумажке и сунул Лизавете в физиономию.

      Как он станет опекать женщину тридцати пяти лет?! Зачем ее опекать?! Лизавета все повторяла, что «девочка пропадет», но в тридцать пять – хорошо, пусть в тридцать! – девочки уже вполне самостоятельны. Если она решила продать квартиру, бросить работу, очиститься и уйти в секту, чтобы там на свободе предаваться песнопениям, которые слышал Гаврила Романович, значит, Архипов ей помешать не сможет. Даже смешно надеяться.

      Тем не менее соседи надеялись, а Лизавета взяла с него обещание «не оставить девочку», и он его дал, черт возьми!

      Хорошо, что у него душа кедра, а не носорога. Была бы носорога, он бы сейчас кого-нибудь точно боднул. Например, Гаврилу Романовича – Думцева, Министерских, Беззаконова?..

      – Милиция нас не спасет, – поморщившись,