Река моих сожалений. Медина Мирай

так быстро и удачно. Либо он чей-то ухажер, либо за ним самим ухаживают.

      Ганн тяжело вздохнул, собирая волосы в хвост.

      – Все в твоем понимании извращено до предела. Ты ничему не веришь. И никому.

      – Кроме тебя, мой настоящий отец, – последние слова я произнес с теплотой в сердце. Я улыбнулся Ганну, хотя он не увидел этого.

      Порой мне хотелось показать ему свою любовь и признательность, но гордость не позволяла, напоминая, что проявление сердечных теплых чувств для такого морального урода, как я, – постыдный поступок.

      Если человек способен любить и быть признательным хотя бы в глубине души, мысленно стыдясь этого, может ли он избавиться от поставленного собой же клейма?

      Ганн не считает меня плохим, но я уже давно ходил по лезвию ножа его терпения. Одна капля крови – и все может рухнуть.

      Я всегда любил испытывать судьбу. Все-таки я тот самый непослушный птенец, вечно пытающийся выбраться из гнезда, несмотря на то что еще не умею летать.

      «А может, птенцы выпрыгивают из гнезд потому, что глупы?»

      Все, что сейчас оставалось делать, – это пытаться насладиться игрой музыканта и певца в одном лице.

      Я очень критичен и непоколебим. Так удиви же меня, «восходящая звезда» Колдер.

      3

      Зазвучали первые тихие аккорды. Я еще никогда не видел, чтобы в PRIVATE CLUB выступали с такой убогой гитарой. Зал стих, чтобы уловить мелодию.

      Затем послышался голос. Нежный и светлый, он неспешным ручейком вливался в душу и журчал там, будоража и волнуя. Мне стало тепло. Сердце замедлило биение, даруя телу покой и вгоняя в сладкую дрему. Но мысленно я был взволнован этим – выступление Колдера вызывало у меня недоумение. Он сидел на невысоком стульчике, наклонившись вперед, с гитарой в руке и микрофоном возле губ, волосы спадали ему на лицо, его глаза были опущены, а губы даже во время пения умудрялись выражать добродушную улыбку.

      Я упер руку в щеку и просидел в таком положении, наслаждаясь каждой ноткой легкого исполнения, до самого конца выступления, пока люди не начали хлопать и присвистывать. Лишь тогда во мне громким звоночком зазвенело чувство зависти к этому певцу. Обычная песня, дешевая гитара, элементарная игра, улыбка и заботливый взгляд. Все это по отдельности не имело большого значения, но вместе заставляло мое сердце тайно радоваться такому подарку судьбы, бальзаму для моей израненной души.

      Я уже начинал завидовать этой «восходящей звезде», хотя лично ни разу не разговаривал с ним и не знал, каков он на самом деле там, за кулисами звездной жизни.

      – Спасибо! – Он сошел со сцены. Возле двери в коридорчик с гримерками его ждал восхищенный Роллинс со своими рукопожатиями.

      – Ну что, понравилось? – спрашивал меня Ганн с хитрой улыбкой. Кажется, он был доволен тем, что привел меня на выступление Колдера. – Ты не сводил глаз со сцены и не сказал ни одного колкого словечка. Впервые за все время.

      Я молчал. Признавать свою неправоту касательно таланта Колдера брать людей за душу даже сложнее, чем извиняться.