Потерявшая сердце. Анатолий Ковалев

им по лбу ревнивца. Шишка выросла не велика, но Евсевий после этого случая слег в нервной горячке и не вставал с постели десять дней.

      Дело было вовсе не в шишке, конечно, а в публичном оскорблении и нестерпимой обиде. Вся природа Толмачева, темная натура патриарха-истязателя была настолько потрясена отпором жены, что последствия могли оказаться самыми печальными. Доктора опасались, что горячка бросится в мозг и тогда Евсевия Зотыча ждет сумасшедший дом. Однако прогнозы докторов не оправдались, и спустя десять дней старик самостоятельно поднялся с постели в полном здравии и уме. Все эти дни его мучил один жгучий вопрос. Почему Зинаида, на протяжении шести лет покорно терпевшая истязания, державшая их в тайне от всех, как и положено женам от веков вековечных, на людях вдруг взбесилась и посягнула на его седины?

      На шатающихся ногах он поплелся в чулан, где висели на стене вожжи. Снял их, помял в дрожащих, не окрепших еще после болезни руках и пробурчал себе под нос: «Ну, поганка, держись! Умоешься ты у меня кровавыми слезами…»

      Зинаида, застав мужа в комнате за лавкой, будто не заметила ни вожжей, ни его мертвенно-бледного лица, перекошенного яростью, и приторно ласково спросила: «Оправились, Евсевий Зотыч? Ну, слава богу!» – «Не юли, змея, не прикидывайся! Все равно проучу! – закричал тот, потрясая вожжами. – На мужа руку подняла, ведьма!» – «Погодите-ка, Евсевий Зотыч, – остановила она его, не смутившись. – Я от наказания не уклоняюсь, виновата. Только вы ведь дня три ничего не кушали, того гляди, сомлеете опять… Закусили бы сперва, а уж потом, как водится у людей, меня поучите…» – «И то верно, – согласился старик, почувствовав вдруг необыкновенный приступ голода, – надо бы поесть. Принеси-ка…» – «Знаю, ваших яблочек любимых!» – живо откликнулась жена и бросилась в сени, где в дубовой кадушке мокли яблоки.

      Евсевий уселся за стол, красноречиво положив вожжи рядом. Быстро обернувшаяся Зинаида поставила перед ним блюдце с яблоками. Он взял одно, повертел в руке. «А почему она с утра не в лавке?» – подумал старик, но спросить не успел. Едва он надкусил яблоко, как Зинаида схватила вожжи и начала хлестать мужа по голове, по спине, по рукам, по чем попадя. При этом женщина сдавленно приговаривала: «Вот тебе, старый хрыч, за все мои муки, за все слезы!» Евсевий Зотыч даже вскрикнуть не сумел. Откушенный кусок яблока встал у него поперек горла, он начал кашлять и задыхаться. Толмачев побагровел, налился кровью и вдруг стал синеть, раздирая себе ногтями горло, валясь под стол, увлекая за собой сорванную скатерть и блюдце с яблоками.

      Это случилось в конце февраля тринадцатого года.

      Гроб с покойником поставили в столовой, под образами. От гроба шел терпкий дубовый дух, будто из сеней занесли остатки дров, запасенных на зиму. Странный аромат распространялся по всему дому, перебивая еле уловимый запах тления. Дубовые шелкопряды, спавшие в дереве, проснулись от тепла, выползли наружу и медленно, словно нехотя, исследовали