Первое правило королевы. Татьяна Устинова

А, ничего. Все в порядке. Слушай, Иннуль, а где мой костюм? Ну, знаешь, с жилеткой? Что-то я его не могу найти, а Анька, зараза, смылась.

      «Зараза Анька» – домработница – смылась неспроста.

      «Я его если увижу, Инна Васильевна, – чуть не плача сказала она, перед тем как Инна уехала в «Останкино», – я ему в рожу вцеплюсь! Вам же хуже будет. Отпустите меня, а?!»

      Инна ее отпустила, и бывший муж собирал теперь свою часть «совместно нажитого имущества» в полном одиночестве.

      Нелегко ему, бедняге, подумала Инна.

      Всю жизнь за ним ухаживали – сначала мать с бабкой, потом первая жена, потом она, Инна, а теперь вот «новая счастливая семейная жизнь» подключилась. Но так как «новая счастливая» не могла ухаживать за ним в Инниной квартире, пришлось ему самому трудиться, и, как видно, от непосильного труда он уже изнемог. Собирать вещи, когда ни разу за всю жизнь не поинтересовался, где они лежат, – вот, черт побери, задача!..

      Зато Инна все хорошо знала – про костюмы, майки, шорты, двухтомничек Мандельштама, бритвенный прибор, коробку с компакт-дисками – джаз, разумеется! – про два десятка шелковых галстуков и пяток сложных концептуальных фильмов Вуди Аллена и Питера Гринуэя.

      Больше от мужа ничего не осталось.

      «Давайте я все соберу и у двери поставлю, – с ненавистью предложила Аня. – Он тут нам все перебуровит, если сам собираться станет!»

      Но Инна не желала облегчать его и без того веселую жизнь.

      «Перебуровит – разберем», – мрачно ответила она домработнице и уехала на съемки.

      – Иннуль, где костюм?

      – В гардеробе с правой стороны. За твоей зимней курткой, – автоматически ответила она. Продюсерша за спиной разговаривала с кем-то из группы, голос был недовольный.

      – Куртку я уже упаковал, – радостно сообщил муж, – а костюм что-то… Подожди, я сейчас посмотрю.

      И она стала ждать. Он сказал: «Подожди, я посмотрю», – и она послушалась. Как всегда. Не положила трубку, не отключила телефон, не послала его к чертовой матери.

      Ему нравилось, что она так от него зависит. Так слушается. Так переживает.

      В последнее время ему еще очень нравилось собственное положение – умница, красавица, начальница, интеллектуалка Инна умоляла его не уходить, «подумать», «попробовать еще раз», обещала, что «все теперь будет по-другому», плакала, не спала, курила, даже подурнела, вот как убивалась!..

      А он вовсю и от души играл – разочарованного мужа, задавленного непониманием и неприятием «родной жены», которой давно опостылел холодный семейный очаг, которая «пустилась во все тяжкие», «растоптала», унизила, оскорбила, собственноручно убила «большое светлое чувство» – и получила по заслугам! Он ушел «к другой», которая понимает, разделяет, у которой правильная «система ценностей», и вместе с этой «другой» и ее подходящей системой он вволю наслушается джаза и этнической музыки и с утра до ночи сможет декламировать из Мандельштама – «другая» поймет!

      Кларк Гейбл, черт возьми!..

      Самое главное, что он и чувствовал себя почти Кларком Гейблом – свободным, чувственным, раскрепощенным,