Ёжики в ночи. Юлий Буркин

грязной посуды.

      Джон, сложив ноги по-турецки, сидел на диване и смотрел на меня так, словно уже не один час глядит так на дверь в ожидании чьего-либо появления. Скорее всего, так оно и есть.

      – Был дождь? – спросил он вместо приветствия.

      – Нет границ твоей проницательности. – Я был мокр, как ондатра.

      – Значит, я спал.

      – Вот вам и дедукция, и индукция…

      – Все-таки свинья же я, – сказал Джон, без всякой связи с моими словами.

      – Не смею спорить, – ответил я. – А Светка где?

      – У матери. У моей. Помогает. Деда Слава умер.

      Вот тебе и раз. Охоту острить разом отшибло. Я сел на диван. С Джоном мы с самого детства знакомы. В одном дворе росли. Отца у него не было, мать на работе круглые сутки пропадала – фактически одна в семье кормилица, – а воспитывал его, в основном, дед. И меня отчасти.

      Деда Слава тоже работал. Но работал он у нас в школе – учителем зоологии и ботаники. Его комнатушка, примыкавшая к кабинету, была вопиюще интересным местом, и мы пропадали там целыми днями. Там росли маленькие пальмы и огромные, с руку величиной, огурцы. В клетках гуттаперчевыми мячиками катались белые мышки, и убегали от собственных хвостов стройные ящерки. В сетчатом террариуме, по-гафтовски поглядывая на нас, ползали змеи…

      Были там и вовсе удивительные экземпляры. Например, семейство волосатых лягушек, которое жило в укрытой сеткой из камыша жестяной ванне, или наша любимица – крыса с двумя хвостами (мы так и звали ее – «двухвостка»)…

      – Главное, больше года его не видел. Собираюсь все, а не захожу. – Джон принялся грызть ногти. – Работа, работа… Совсем озверел.

      Я дотянулся до пачки «Родопи» и закурил. Сказать мне было нечего. О его работе у меня особое мнение, но сейчас об этом не стоит.

      Любите вы рассуждать. «Дети – наше продолжение…» – Под таким пренебрежительным «вы» Джон, как правило, подразумевает всю пишущую братию. – Чепуха. Нет продолжения. По идее, я – деда продолжение. А я не чувствую. Нет его во мне. И тем жутче. Умер он. Совсем, понимаешь. Без продолжения. А мне стыдно было. Даже не стыдно, а… – Он подыскивал точное выражение. – Неприятно. Я ж – «несбывшаяся надежда». Он же во мне Рихтера видел, как минимум…

      Джон – музыкант. Клавишник в ресторане «Лукоморье».

      – А я его месяца два назад встречал, – вспомнил я. – Он прекрасно выглядел. Бодрый такой, веселый старикан.

      – Точно. После операции я его не узнавал. Как будто родился заново. Тогда я его и видел в последний раз.

      Полтора года назад дед лежал в клинике института нейрохирургии. Моего института. Что-то у него было с головой.

      Затушив сигарету, Джон сказал:

      – Знаешь что. В кресло сядь. Полежать хочу.

      – Да я, наверное, пойду, – заторопился я. Джон промолчал и лег. Значит, я правильно понял: он хочет побыть один. Я натянул мокрую рубашку.

      – Зачем заходил-то? – спросил он, не открывая глаз.

      – Просто, хотел историю одну рассказать. На работе штука одна приключилась. Потом расскажу. Привет.

      – Привет, – буркнул он и повернулся