Братья. Игорь Востряков

пропивая все заработанные деньги. Дети находили пропитание у соседей да на помойках. Спали не раздеваясь прямо на полу, где придется. Иногда воровали. В конце концов родителей лишили родительских прав, а детей забрали в детдом.

      Аркашка Бегемот был один как перст: кроме матери, других родственников у него не было, а мать осудили за растрату, и она отбывала наказание где-то далеко на Севере. Аркашка переписывался с ней регулярно. В одном из писем мать написала, что за хорошую работу и поведение ее могут освободить досрочно, но проходили дни и недели, а мать почему-то все не освобождалась. Днем еще Аркашка крепился, но после отбоя часто плакал, горько и беззвучно, уставившись невидящими глазами в потолок, который начинал через некоторое время мягко кружиться, опускаясь все ниже и ниже. Наконец он накрывал его с головой, словно мягким одеялом, и Аркашка засыпал, всхлипывая и вздрагивая во сне.

      В эту ночь Владику впервые приснился отец. Он беспрестанно говорил и смеялся, но Владик не слышал его слов, будто отделяла их друг от друга прозрачная, но очень прочная стена. В руках у отца была большая связка ключей, которыми он заводил часы. Часов было много, целая комната. Одни стояли, прислонившись к стенам, другие кружились по комнате, замедленно подпрыгивая и подергиваясь. Владик пригляделся и вздрогнул, потому что заводил отец вовсе не часы, а людей с циферблатами вместо лиц. Вот, виляя бедрами кружатся симпатичные стенные часики. Ну, конечно же, это знакомая инспекторша из инспекции по делам несовершеннолетних – Васильева Наталья Кирилловна. Изящно кланяется, притоптывает. Ах, как хороша!

      Вот кружатся часы-тумбочка. Неуклюжие, с наглухо закрытыми дверцами. Циферблат малюсенький, темный. Это классный руководитель Раиса Евдокимовна.

      – Ах, Анна Филипповна, Анна Филипповна, выговаривает она маленьким часикам, что топчутся посреди комнаты, и стрелки на лице-циферблате классной складываются в улыбку-щелочку, – что вы со мной делаете, милочка, опять пьянее пьяного!

      А часики и в самом деле пьяненькие и помятые. Жалкие такие. И циферблат у них на одном гвоздике болтается. Сломается гвоздик, и вообще лица не станет. Как же ты тогда жить будешь, маманька моя беспутная?

      Подальше от милиционерши, возле маманьки, мужик топчется, по кличке Филин. Корпус полированный, тяжелый. Лицо-циферблат жесткое, такое, что дрожь берет! Кружится Филин, а за его спиной подпрыгивают и вертятся дешевые дрянненькие часики и циферблатом своим ой-ё-ёй как на соседского Юрку смахивают. Того Юрку, что Владика воровать научил. Корешок, чтоб тебе пусто было…

      На стуле в углу сидит старший брат Федька, и вместо лица у него тоже циферблат. Отец не спеша заводит часы-Федьку, и лицо у того оживает, Федька дергается, бегут стрелки, поочередно превращаясь то в усы, то в улыбку. За Федькиной спиной неподвижно стоят два милиционера, точно такие же, как тогда на суде. У одного лицо круглое, у другого квадратное.

      Вдруг отец схватил Владика за руку и потянул за собой.

      – Ты же умер! – в ужасе закричал Владик, вырываясь. Отец что-то говорил