Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория. Юрий Вяземский

стал распевать: «Призови в это жилище ту, которая должна здесь царить; пусть она возгорится желанием к своему молодому мужу, пусть любовь увлечет ее душу, пусть тело ее обовьется вокруг его, как плющ обвивает вяз»… Мы готовы были его раздеть. Но та, которая должна была возгореться желанием и обвиться, в ужасе закричала: «Не надо! Не трогайте! Ради всего святого!» Мы оставили его в одежде. А Макр на прощание пошутил, обращаясь к дочке сенатора: «Ты не сердись на него. Утром он свое отработает. Клянусь Приапом!»

      И зря поклялся. Потому что, проснувшись утром, новоиспеченная супруга обнаружила, что муж ее исчез.

      Дней десять его разыскивали: в городе, в окрестностях, в Остии – в порту и на кораблях. Нигде его не было.

      Он объявился так же неожиданно, как исчез. Свежий, бодрый, веселый, без малейших следов попойки в глазах и без единого укуса или синяка на губе или на шее.

      Отец его чуть не избил.

      «Ты где шлялся, подлец?!»

      А Кузнечик в ответ:

      «Ты меня женил. И я решил совершить брачное путешествие».

      «С кем, негодяй?!»

      И Кузнечик:

      «С моим другом, Проперцием».

      А отец, сотрясаясь от гнева:

      «Ты должен жить с женой! А не шататься с проклятыми поэтами!»

      «Как скажешь, отец… Хорошо, отец… Будь по-твоему…», – покорно отвечал учтивый Кузнечик.

      И стал жить с женой… Но так, как никто на моей памяти с женами не жил!

      Вардий скорчил такую испуганную мину, что закашлялся. А кончив кашлять, с брезгливым выражением на лице продолжал:

      – Он каждую ночь возвращался домой и ложился спать с супругой. Но пальцем ее не трогал и ей запрещал к себе прикасаться, словно от ночного кошмара в ужасе вскрикивая и будто от судороги выпрыгивая из постели, когда она случайно или нарочно до него дотрагивалась.

      Ели они обособленно, потому что Кузнечик вдруг объявил, что не может смотреть на женщину, когда она ест или пьет.

      Жена его сначала вздыхала и плакала. Потом принялась следить за ним, когда он выходил из дома. Но он в то время редко покидал свое жилище, сидел в саду или в кабинете и читал греческих поэтов, эпиков и лириков, трагиков или комедиографов. А, выйдя из дома, навещал обычно Проперция или его друзей, у которых случались, конечно, веселые застолья, но сугубо мужские; разве танцовщиц иногда приглашали, но с ними никогда не приапились. Когда Кузнечик после застолий возвращался домой, эта женщина – он ее только так называл: «эта женщина», так что скоро и мы стали звать ее Гекфемина и настоящее имя ее запамятовали, – устраивала ему сцены ревности с битьем посуды, с плачем и проклятиями, с призывом в свидетели рабов и соседей. Кузнечик же чуть ли не с нежностью смотрел на нее, и когда из соседних помещений появлялся отец – жили они под одной крышей, в доме с двумя атриями и с двумя отдельными входами, – Кузнечик радостно объявлял родителю: «Видишь, теперь мы – образцовая семейная пара».

      Позже он напишет в своей «Науке»:

      Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,

      Словно меж ними в суде длится неконченый спор.

      Это