Омут. Литтмегалина

воду.

      Идя обратно, я сильно замерзла, так как, выбегая из дома, только накинула плащ поверх пижамы. А на ногах у меня домашние шлепанцы, обнаружила я с удивлением. Должно быть, я выглядела как беглая пациентка психиатрической клиники, но это было последнее, что меня волновало.

      Я взяла книжку для записи телефонных номеров. Почти все ее страницы были заполнены, но мне не были нужны номера, написанные карандашом. Я набрала один из напечатанных красной типографской краской на первой странице.

      – Да, – произнес прохладный официальный голос.

      – Мой брат совершил самоубийство, – сказала я в трубку таким ровным голосом, как будто уже давно знала, что этот день настанет и была, в некоторой степени, готова. Затем я продиктовала свой адрес.

      Мне задавали вопросы, но не слишком много. Я отдала им три флакона с таблетками. На этикетках флаконов стоял штамп аптеки, и я мстительно подумала, как засыплется теперь тот, через кого Делеф достал эту дрянь.

      Его тело не смогли отыскать, до самой темноты провозившись у проклятого омута, оказавшегося глубоким, как бездна. И Делеф был там, на самом дне, куда его утащили подводные потоки.

      Так завершилась история моего брата.

      Я вспомнила о «Розовой оранжерее» и о письме только тогда, когда почтальон, не сумевший впихнуть в переполненный почтовый ящик очередную ежедневную газету, положил ее на коврик перед дверью. Опустошая ящик, я извлекла записную книжку и, узнав мелкий угловатый почерк Делефа, прижала ее к груди. На секунду меня ослепило видение черной воды, глянцевито поблескивающей, как нефть.

      2. Делеф

      (Первые двадцать – тридцать страниц записной книжки вырваны).

      …что смогу продолжать это долго.

      Как я устал от боли. Обезболивающие не снимают ее полностью, лишь снижают интенсивность. Но ее постоянство вкупе с ощущением, что никуда мне от нее не деться – это самое худшее. Неужели когда-нибудь закончится? Проще умереть, чем поверить.

      Жара доконала. Такая сильная – это дикость для Ровенны. После короткого дождя с земли пар.

      Ненавижу.

      12 сентября.

      Вынужденное бездействие не пошло мне на пользу. Я окончательно одичал и стал горьким, как хина. Одна мысль, что придется снова вступать в социальные взаимодействия, вымучивая из себя вежливость и хотя бы минимальную вовлеченность, вызывает тошноту.

      Утром я разговаривал с Матиушем и пытался отказаться от вызова. Я сказал, что все еще не чувствую себя в достаточной степени восстановившимся.

      В ответ Матиуш сослался на заключение врача СЛ, согласно которому я уже настолько здоров, что мог бы отправиться на соревнование по бальным танцам.

      Я указал на свою трость взглядом, сочащимся сарказмом.

      С заметным усилием Матиуш подавил свое желание высказаться. Тем не менее, его мысли были практически зримы, витая над его головой: «Ты сам виноват в произошедшем, Делеф. Не обстоятельства, а твои безответственность и рассеянность позволили этой зверюге