Путешествие вновь. Андрей Золотухин

орал…

      Впрочем, какие именно слова орал дед, Федька повторять отказался наотрез. Сообщив только, что были они «бусурманские» да «черные».

      Этот дикий до крайности поступок напугал и самого деда. Ночь просидел он в погребе. Потом в одной нательной рубахе, босой, пешком пошел за двенадцать верст до Макарьево-Унженского монастыря, желая отмолить непостижимое свое богохульство. Его приняли послушником. Смирение продлилось не более года. В престольный праздник дед выломал решетку кельи, спрыгнув, сломал ногу, но все-таки доковылял до ближайшего кабака, где затребовал водки и сырого теста. Тестом-то и подавился насмерть, страшно вращая разбойничьими своими глазами.

      После кончины бабушки (она пережила мужа на восемь лет) отец, ему только минуло двадцать три года, остался совсем без средств и с захудалым убыточным имением на руках. Он не стушевался и в столь незавидных обстоятельствах. Не получив классического образования, он был очень сметлив, отличался огромным трудолюбием и умел безотчетно принимать верные решения.

      Отец собрал плотничью артель, сам трудился больше всех, лично вел бухгалтерские книги, а главное – установил железную дисциплину и держал мужиков в кулаке. Если ему только чудился запах монопольки – подозреваемого сразу же и навсегда гнали прочь.

      К моменту женитьбы на матери уже пожилым по тем временам тридцатишестилетним человеком отец владел большой и доходной строительной компанией, постоянно получавшей выгодные подряды. А вот матримониальный выбор его показался всем крайне странным: приличного приданного за матерью не давали, и в целом о её семье говорили нехорошее.

      2

      Мать.

      «Не станешь ведь ты отрицать, дорогая подруга моя, что есть существа – не люди, не звери, а странные какие-то существа, что родились из несчастных, сладострастных, причудливых мыслей?»

      Из каких мыслей родилась мать сказать нельзя, но странности ее были огромны. Она частенько вспоминала о своем аристократическом, едва ли не августейшем, происхождении, но доказательством нежной голубизны крови служили только её собственные – крайне путаные – рассказы, да удивительные в своей несуразности, и трепетно хранимые вещицы, вроде нескольких засаленных карт таро, малахитовой броши в виде скарабея, или старых игральных костей.

      Мать любила перебирать эти предметы, что-то бормоча себе под нос. В отличие от отца она отличалась болтливостью, обожала рассказывать, но истории ее были столь сумбурны и нелепы, что уследить за ходом повествования представлялось решительно невозможным.

      С болью и печалью я вспоминаю эту похожую на цаплю женщину. Высокие, вычурные куафюры, укладкой которых она изводила горничную, любимые серьги из гуттаперчи и фантастические шляпки с облезлыми страусовыми перьями. Среди своих (очевидно мнимых) родственников мать особенно любила упоминать старшего сына приснопамятного