Гипсовый трубач. Однажды в России. Юрий Поляков

свою занавесочку с розовым нерушимым Советским Союзом, и сердце его снова заныло от обиды. В комнате все так же пахло табаком и хорошим одеколоном, а на письменном столе симметрично расположились початая бутылка перцовки и две мельхиоровые наполненные рюмочки. На блюдце красовался любовно нарезанный и художественно выложенный соленый огурец, а рядом покоился вынутый из трости стилет. На тонком лезвии осталось белесое семечко.

      – Ну-с, – произнес Жарынин, выверенным движением берясь за рюмку, – за Синемопу!

      – За что-о?

      – За Си-не-мо-пу! – по слогам повторил соавтор.

      – А что это?

      – Не что, а кто! Муза кинематографа.

      – А разве такая есть?

      – Конечно. Десятая. А вы не знали?

      – Не-ет, не помню…

      – А девять остальных хотя бы помните?

      – Конечно.

      – Называйте!

      – Зачем?

      – Да вы просто не знаете! – обидно засмеялся Жарынин и отпустил рюмку.

      – Знаю.

      – Ну тогда перечисляйте!

      – Терпсихора, Мельпомена… – бодро начал Кокотов.

      – Хорошо, дальше!

      – Талия, Клио…

      – Четыре. Отлично! Дальше?

      – Урания…

      – Великолепно! Пять. Еще!

      – Ев… Евтерпа…

      – Прекрасно! Шесть. Ну, напрягитесь!

      – Э-э-э… Забыл… – ненавидя свою дырявую память, сознался Андрей Львович.

      – Вы что заканчивали, я запамятовал?

      – Пединститут.

      – Ну что ж, для пединститута вполне прилично. Может, звонок другу?

      – Не откажусь.

      – Считайте, что вы мне уже позвонили. Запомните и передайте другим: Полигимния – муза сочинителей гимнов. Семь. Не путать с Полигамнией – музой измены. Эрато – муза лирической поэзии. Восемь. Вы же писали в юности стихи?

      – Писал.

      – Должны знать. Каллиопа – муза эпоса. Девять. И, наконец, Синемопа – муза синематографа! Десять. За Синемопу!

      Выпили. Хрустнули огурчиком. И Кокотов почувствовал, как в животе затеплилась надежда на то, что жизнь все-таки не напрасна. Мысли пришли в веселое движение.

      – Дмитрий Антонович, а как зовут одиннадцатую музу? – спросил он, улыбаясь.

      – Одиннадцатую?

      – Да, одиннадцатую.

      – Хм… И что же это за муза?

      – Не догадываетесь?

      – Нет…

      – Звонок другу?

      – Пожалуй.

      – Это очень важная муза. Может быть, самая главная теперь.

      – Ладно, сдаюсь!

      – Те-ле-мо-па! – победно произнес Кокотов и указал пальцем на телевизор.

      – Неплохо, коллега! За Телемопу! Она нам скоро понадобится.

      Выпили по второй. Потом и по третьей – уже без тоста. Доели огурчик. Жарынин вытер и убрал клинок в трость. Писатель, пережив прилив алкогольного энтузиазма, снова закручинился, а режиссер, посасывая нераскуренную трубку, некоторое время как загипнотизированный молча смотрел за окно на сияющий куполок дальней монастырской колокольни.

      – А