Гипсовый трубач. Однажды в России. Юрий Поляков

в единый миг пронзило их обоих безумным искристым мечом, как пронзал беспощадный ветхозаветный пророк иудеев, обнимавших чужеверных дев…»

      Кокотов перевел дух и незаметно глянул на неподвижное лицо соавтора, ища хотя бы тень одобрения своей тонкой библейской аллюзии. Но тени не было. Напротив, режиссер с сомнением поинтересовался:

      – А не холодно?

      – В каком смысле?

      – Ну, все-таки конец августа.

      Несчастный прозаик пожал плечами и оставил этот вопрос без ответа, так как с опозданием вспомнил о том, что прототипические события его жизни произошли в июле, когда и воздух, и земля гораздо теплее.

      – «…Потом они лежали недвижно и смотрели на звезды.

      – Ты знаешь, что это? – спросила она, показывая на млечное крошево, рассыпанное по горнему темно-синему бархату.

      – Что?

      – Каждая звезда – это любовь. Когда любовь заканчивается, звезда падает. Вон, видишь – полетела! Это кто-то кого-то разлюбил…

      – Я тебя не разлюблю!

      – Я знаю…

      – Я тебя очень люблю.

      – Я и это знаю…

      – Не уезжай!

      – Не бойся! Я к тебе приеду. Скоро! Съезжу только к родителям. Мама болеет…

      – А где живут твои родители? – Львов почувствовал щемящую странность своего вопроса.

      Он обнимает тело самой близкой, навеки ему теперь принадлежащей юной женщины, а сам не знает даже, где живут ее родители! Чудовищно…

      – В Анапе.

      – Это у моря?

      – Прямо на берегу! Представляешь, мы сможем там отдыхать. Без всяких путевок. Я хочу, чтобы однажды мы сделали это в море, ночью…

      – Я тоже… Я тебе буду звонить.

      – Мне некуда звонить. В Анапе у нас нет телефона. А в Краснодаре я живу в общежитии. Телефон есть, но вахтерши никогда не позовут, особенно если мужской голос. Вредные.

      – И много у тебя было мужских голосов? – с болезненной веселостью спросил Львов.

      – Ах, паршивец! Он еще спрашивает! Как будто не понял! – смешливо возмутилась Ника и тихонько шлепнула его ладонью по губам.

      – Я тебе буду писать! – пообещал он, привлекая ее к себе.

      – Пиши…

      Внезапно она рывком села и оттолкнула его. Львов испугался, даже обиделся.

      – Здесь… здесь кто-то есть! Кто-то смотрит на нас… – задыхаясь, прошептала Ника, испуганно вглядываясь в темные силуэты кустов и прикрывая грудь скомканным платьем.

      – Нет здесь никого. Мы одни. Все спят…

      – Правда?

      – Правда!

      – Извини! Мне показалось… – Словно ища прощения, она заставила его лечь и нежно склонилась над ним, а Львов стал тянуться вверх губами и целовать ее сосцы, теплые и нежные, как вербные почки…»

      – Да ну вас к черту, в конце-то концов! – возмутился Жарынин и отшвырнул погасшую трубку. – Русские литераторы совершенно не умеют писать эротические сцены. Совершенно! Ну почему, почему соски у вашей Ники – как вербные почки? Она что – неандерталка?

      – Прежде чем написать это, я специально целовал вербные почки! –