И верить, и любить. Борис Гучков

ворочали мешки

      На кряжистых плечах.

      И в час полуденной жары

      В теченье многих лет

      Я среди прочей детворы

      Носил отцу обед.

      Но, как другие, налегке

      Я не спешил домой.

      Ведь самым сильным на Оке

      Отец считался мой!

      Пытают грузчики его:

      «А не пора ль учить

      Тебе и сына своего

      По-нашенски «волчить»?

      Иль сын не кровушки твоей,

      Иль пальцы – не крючки?

      Известны силою своей

      По городу Гучки!»

      Ну, а отец отшутится:

      «Мол, что там говорить!

      Пускай мальчишка учится,

      Он будет сталь варить.

      Но силы что касаемо

      Недюжинной моей, —

      А ну-ка, сын, показывай,

      Отцу мешок «налей»!

      Машины и погрузчики,

      Надёжны и крепки,

      Давно сменили грузчиков

      На пристанях Оки.

      Я рос, носил погоны,

      Окреп и возмужал.

      Случалось, и вагоны

      С друзьями разгружал.

      И трудные работы

      Меня всегда влекли,

      Но самым сильным что-то

      Друзья не нарекли.

      Не стал я самым сильным.

      Но силе не конец,

      Покуда есть в России

      Такие, как отец!

      Имена

      А у матери моей

      Имя – Евдокия…

      В наше время имена

      Не дают такие!

      И стыдятся, а чего,

      А чего стыдятся?

      Евдокией отчего

      Нынче не гордятся?

      Мчатся годы и века…

      Мчится юность наша…

      Дуновенье ветерка —

      Дунюшка… Дуняша…

      «Собери ты мне наскоро ужин…»

      Собери ты мне наскоро ужин,

      На плите разогрей чугунки.

      Вновь я северным ветром простужен,

      Налетающим из-за реки.

      Возле печки, натопленной жарко,

      Отогреется быстро спина.

      От хворобы спасёт меня чарка

      Твоего золотого вина.

      За отца, что давно на погосте

      Спит, ладони сложив на груди,

      И за сына, пришедшего в гости,

      Ты немного сама пригуби.

      Вот метель налетела, как птица!

      Не с того ль так тревожна душа?

      Я хочу в этот вечер забыться —

      Больно брага твоя хороша!

      Мама, мама, ведь я не ребёнок.

      Что ты плачешь? Никак не пойму!

      Ах, не ты ли учила с пелёнок

      В жизни всё разрешать самому?

      Мама, мама, не хмурь свои брови!

      Лишь забрезжит предутренний свет,

      Всепрощающей силой любови

      Буду вновь я, как прежде, согрет.

      Послевоенная пора

      А земля залечивала раны.

      Мать гасила, экономя, свет.

      В тёмном доме кончилось так рано

      Детство без игрушек и конфет.

      Я носил отцов пиджак с заплатками.

      Мать вздыхала горестно: «Война…»

      Поднимала на ноги несладкая

      Золотая каша из пшена.

      Старый дом

      Резные наличники окон!

      Я вам до земли поклонюсь,

      Когда возвращусь издалёка,

      Когда издалёка вернусь.

      Поклон тебе, дом деревянный!

      Солома на крыше сгнила.

      Заброшен, ты старый и странный

      Стоишь посредине села.

      Возьму у соседа топорик,

      Чтоб доски отбить у ворот.

      Войду в огород через дворик:

      Запущен и дик огород.

      Повсюду пырей и крапива…

      Как жжётся она, высока!

      Размашисто, неторопливо

      Порежу заслон сорняка.

      На сливах и в яблонной кроне

      Гниют и дичают плоды.

      Вороны и гнезда вороньи —

      Как знак неминучей беды.

      Я больше сюда не приеду,

      А дом догниёт и умрёт.

      Назавтра,