Сирена. Любовь и ненависть. Тамара Клекач

В кабинете было прохладно, и сырость, ползущая от приоткрытого окна, пробирала ее голое тело до костей.

      Даниэль, не позволивший ей даже сесть, облокотившись на преподавательский стол, беспристрастно наблюдал, как ее бьет дрожь, и бутылка с трудом удерживается в ее худой руке с покрывшемся волдырями ожогом.

      – Не… могу… больше… – выдавила Лима непослушным языком. Кабинет плыл, руки и ноги немели, колени готовы были сложиться в любой момент.

      – Не можешь? – с насмешкой переспросил он. – Что ж так, сирена? Ведь ты любишь веселиться, любишь выпивать, любишь трахаться.

      – Не… могу… – повторила она, пошатываясь.

      Глаза Даниэля полыхнули огнем. Сорвавшись с места, он в один шаг преодолел расстояние между ними. Выхватив бутылку, он схватил одной рукой ее за лицо так, чтобы рот приоткрылся, а второй начал заливать ей текилу.

      Лима поперхнулась, и текила потекла ей по шее на грудь. Не в силах больше стоять, она начала падать, тщетно пытаясь ухватиться за Даниэля, брезгливо отступившего от нее и с презрением глядевшего сверху вниз.

      – Унылое зрелище, – констатировал он.

      Лима ползала у его ног голая, облитая текилой и униженная ниже плинтуса. Ее стошнило, и она влезла в собственную рвоту рукой.

      – За… что? – тихо всхлипнула она, оставив попытки заставить себя подняться. – За что… ты так… со мной? – Горькие слезы текли по ее прекрасному лицу, искаженному болью, унижением и стыдом. – Я… Я знаю, что я… Что я плохой… человек, но… Разве… я… заслужила такое обращение? – Она подняла на него заплаканные глаза.

      Даниэль молчал. Глаза его потухли, как и презрение и злоба, и, если бы Лиме не было так плохо, то она заметила бы в них стыд, но она едва видела даже одежду, лежавшую от нее на расстоянии вытянутой руки.

      Не услышав ответа, она снова попыталась встать, но безуспешно. И тогда она поползла, как побитая собака. Ладонь ее наткнулась на осколок бутылки, но она даже не почувствовала этого. Слезы и вновь подступающая рвота душили ее, и сохранившем трезвость кусочком рассудка она боялась, что вот-вот отключится и просто захлебнется собственной рвотой.

      Сильные руки подняли ее, и гладкая кожа перчаток коснулась ее лица.

      – Дыши ртом, – хрипло сказал Даниэль. В голосе его послышался страх.

      Перчатка воняла текилой. Лима скривилась и с душераздирающим стоном вырвала.

      – Не трогай… меня… – выдавила я, выворачиваясь из его рук и вновь падая на пол.

      Нащупав рукой одежду, Лима кое-как натянула пальто. Платье и туфли она даже не стала пытаться надеть. Схватившись за стол, она попыталась встать. Ей даже это удалось, как и удалось сделать пару шагов к двери, но далее все расплылось, и она потеряла сознание.

      Как она оказалась в своей комнате, Лима не помнила. Ильмира рассказала, что Даниэль с безумным видом вломился к ним с ней на руках. Она была в отключке: вся в рвоте, текиле, одна рука в волдырях, вторая изрезана осколками бутылки. И если бы не Ро, Ильмира убила бы его прямо там.

      Подруги просидели над ней до рассвета