Комната лжи. Саймон Лелич

Адам. Он с отвращением откидывается на спинку и принимается ковырять ножом обивку. – Я уже сказал, мои родители – пустое место. Они были еще худшими родителями, чем ты.

      Упрек причиняет боль, хотя Сюзанна этого почти ожидала.

      – Ты сказал, отец был пустым местом, – напоминает она. – О матери ничего не говорил.

      – А тут нечего рассказывать. Мать умерла, когда мне было пять. За неделю до шестого дня рождения.

      Несмотря ни на что, Сюзанна чувствует укол жалости. Говорят, нет боли сильнее, чем боль родителей, потерявших ребенка, и Сюзанна долго верила, что это правда. Но объективно, повидав на примере клиентов вред, который это может принести, она знает, что для ребенка, потерявшего родителя, это пытка совсем другого уровня.

      – Соболезную, Адам. Тебе, наверное, очень тяжело пришлось.

      Адам ковыряет кресло кончиком ножа, прорезая истончающиеся нитки. Он останавливается и поднимает взгляд.

      – Я ее почти не знал. И это того стоило, видеть боль на лице отца.

      Сюзанна хорошо умеет контролировать эмоции, но сейчас не сдержала гримасы ужаса.

      – Чем он заслужил такую ненависть?

      Сюзанна осознает, что этот вопрос – очередной промах. В ходе обычной консультации она бы ни за что не спросила такого напрямую.

      И все-таки на какое-то мгновение ей кажется, что Адам может ответить. Он явно думает сейчас только об отце, а нож взрезает и распарывает ткань обивки.

      – Да… всем. Он…

      Адам поднимает глаза. На его лице – удивительно – почти восторг.

      – Ах ты! А ты хороша! – восклицает он, смеется, качает головой, кладет нож на ручку кресла. – Ты меня почти поймала. Честно, чуть не заставила меня все рассказать. Не то чтобы мне было что скрывать, – добавляет он, раскидывая руки. – В иной ситуации я бы рад был рассказать все, что тебе хочется, о моем прошлом. Но я понимаю, что времени у нас немного, а я собирался поговорить о тебе. О твоих ошибках в роли родителя.

      Еще один укол. Снова вскрывает старые раны.

      – Поверь мне, – продолжает Адам. – Я точно знаю, что мои родители меня загнобили. Я… – Он обрывает себя на полуслове. – Я же могу так говорить? Использовать это слово? Это из-за стихотворения. И я знаю, ваша братия психологов такое любит. «Сгнобят тебя отец и мать, бла-бла-бла-бла, бла-бла-бла-бла»[1]. – Он следит за реакцией Сюзанны, наверное, смотрит, впечатлилась ли она. – Я же говорю, я изучил вопрос.

      Ларкин. Это стихотворение Филипа Ларкина. Если на то пошло, Сюзанне оно не нравится. Не оттого, что она против грубых выражений (это не так), но слова Ларкина задевают за живое.

      – Говори, как хочешь, – соглашается Сюзанна, – используй любые выражения. – На консультации, на настоящей консультации, она бы то же самое сказала, позволила бы клиенту выражаться любыми словами, если это поможет разобраться со своими чувствами. Но сейчас она так говорит только потому, что не имеет права возражать.

      – Подожди.

      Ей что-то пришло в голову.

      – Что ты имел в виду, сказав, что у нас мало времени? –

1

Филип Ларкин, «Из Современной английской поэзии», 1976 (прим. пер.).