Эфемерно. Артур Дарра

её беспокойно бегал, ни на чём не задерживаясь. Больше ни один объект в мире не мог его удержать. Абсолютно свободное от всего и обречённое зрение. Зрение, устремлённое в никуда. Ничто не имело сил увлечь его за собой. Цвета и формы вещей, людей, неба теперь существовали лишь в воображении этой женщины и больше не могли своим видом потревожить и заставить её сердце трепетать. Только внутренняя реальность, чёрное незыблемое небытие…

      – Извините, у меня может быть не убрано, – еле слышно произнесла она.

      – Пустяки, – улыбнулся я, скромно оглядывая помещение: как бы показывая, что для меня это совсем не проблема. И тут же вспомнил, что все мои невербальные приёмы в её мире попросту не существуют.

      – Одно дело – когда остальные говорят «у меня не убрано», а другое дело – я. – Она чуть приспустила голову. – Впрочем, сами, наверное, сейчас всё поймёте.

      – А Илона дома?

      – А вы разве не знаете?.. Она ведь больше не живёт со мной. Переехала к подруге…

      – Я не знал этого, – удивился я такому сообщению. Выходит, и Регина Альфредовна не знала, когда посылала меня сюда. Мне полагалось обязательно узнать о состоянии Илоны, пропустившей уже два дня учёбы.

      – Она ушла ещё три месяца назад… – продолжала Анна Евгеньевна. – Поэтому я и сказала, что у меня может быть не убрано. Я ведь незрячая. У меня, может, тараканы по стенам бегают, а я этого и не вижу.

      Странное дело. Наш диалог всё развивался, выходил на новые тематические витки, но сами мы ещё оставались в крохотной прихожей метр на полтора. Я по-прежнему стоял в кедах, толстовке и с тросточкой в руках. И не то чтобы меня это коробило. Напротив. Просто обычно люди в проходе не застаиваются: сразу идут на кухню или в зал, – а мы как бы удовлетворились прихожей. И диалог наш от этого совсем не становился поверхностным, формальным, а, наоборот, обретал странную глубину. Между нами устанавливался контакт. И, как мне казалось, довольно неплохой.

      – Ну, тараканов я у вас пока не вижу, – оглядев стены, произнёс я, – а вот света здесь явно не хватает.

      – Ах, да… Им-то я совсем не пользуюсь. Пожалуйста. У двери слева выключатель…

      Я включил свет. Тёмная миниатюрная прихожая озарилась, обнажая новые детали. И, конечно, саму Анну Евгеньевну. Я бы дал ей около тридцати пяти. Довольно худая, маленькие плечики, впалые щёки и белая, как мел, кожа. Короткие, едва достающие до мочек ушей растрёпанные светлые волосы, чёрный свитер с высоким воротником и белые пижамные штаны. Правая ступня в гипсе, в руке костыль. Вот такая и была Анна Евгеньевна – мама Илоны.

      Сам факт появления света, кажется, немного её смутил: она как-то съёжилась, на лице отразилась растерянность, голова снова приспустилась. Странная всё-таки женщина, подумал я. Ой, какая странная. Есть в ней что-то непонятно-настораживающее.

      – Кто-нибудь в моём доме, – заговорила она со слабой усмешкой, – может забыть выключить свет, и он так и будет гореть до тех самых пор, пока кто-нибудь снова не придёт и не выключит его. Вы проходите в комнату, пожалуйста.

      Я