Тимош и Роксанда. Владислав Бахревский

И очень спокойно, очень устало закончил: – Поэтому жить мы будем просто.

      Утром явился к гетману Куйка.

      – Смилуйся, гетман!

      – Опохмелялся? – спросил Богдан мрачно.

      – Ни капли в рот не брал! – перекрестился Куйка. – А если запах, так это со вчерашнего.

      – Садись! – пригласил Богдан казака за стол. – Голова соображает?

      – Да как сказать, – замялся Куйка, – соображает.

      – Давай, казак, договор заключим, – предложил гетман.

      – Это какой же?

      – А чтоб не пить проклятого вина, не пить, покуда не добудем свободы Украине.

      – А что? – обрадовался Куйка. – Я согласен. Только как с праздниками быть? На Светлое воскресенье не выпьешь – казаки за басурмана примут.

      – По праздникам разрешается, – согласился Богдан. – У меня тоже есть оговорка. С послами приходится чашу пить, здоровье государей.

      – Ну, это понятное дело! – в свою очередь проникся Куйка.

      – По рукам, казак?

      – По рукам, гетман! – но протянутую было руку убрал. – А как проверить, держишь ли ты слово?

      – Не будем, казак, проверять друг друга. На то совесть есть.

      Ударили по рукам.

      17

      Чигирин вовремя устыдился веселия своего – Украину мучили голодные корчи.

      Голод сгонял людей с насиженных мест, но бегать от всеобщей напасти – все равно что в лесу заблудиться.

      Степанида, заброшенная судьбою в Немиров, ушла из города с нищей братией. Нищие чуют голод, как чуют погибель корабля крысы.

      Поначалу Степаниду вожаки-странницы пригревали – ее пение давало кое-какой сбор, но вскоре стало ясно: бродить ватагой – только пуганых пугать. Нищие разбились по двое, а Степаниде пары не сыскалось, они шли втроем.

      Однажды заночевать пришлось в стогу. В стогу и зимой тепло. Угрелась Степанида, заспалась, а когда пробудилась, то тотчас и поняла: попутчицы бежали, прихватив ее котомку.

      Побираться Степанида не наловчилась, собирать милостыню в братстве были свои великие мастера, от нее требовалось молитвы распевать.

      За трое суток она прошла два больших села и с полдюжины малых, стучалась в каждую хату, и ни разу ни единая дверь не отворилась для нее.

      Степаниде даже в эти мучительные дни в голову не пришло, что еду можно украсть, но у нее хватало силы жалеть и оправдывать людей. Им ведь стыдно не отворять на стук умирающего с голода человека. Только что же поделать: одному дашь – надо и другому дать, а потом сам ложись да и помирай.

      Степанида помнила о первых трех днях полного голода, а потом и дни забыла считать.

      Однажды ее все-таки впустили в хату, накормили кулешом, и она заснула. Заснула с ложкой в руке.

      Проснулась на лавке, от голода.

      Хозяйка хаты была молодая, сердобольная. Она снова накормила Степаниду, дала ей на дорогу пару сухарей да пару луковиц.

      – Ты ступай шляхом, а на третьей версте свернешь на малую дорогу. Та дорога в имение. Там тебе работу дадут и еду.

      Имение, куда послушно приплелась Степанида, принадлежало пану Хребтовичу. Приживалка