Женщина французского лейтенанта. Джон Фаулз

в этом «обществе Магдалины» при первой возможности пробирались обратно в яму плотского греха – вот только миссис Поултни знала об этом не больше, чем о вульгарном подтексте прозвища «Трагедия»[16].

      Викарий прокашлялся.

      – Леди Коттон является примером для всех нас. – Сам того не зная, он подлил масла в огонь.

      – Я должна прийти на исповедь.

      – Прекрасно.

      – Просто я потом так расстраиваюсь. – Поддержки от викария не последовало. – Это дурно, я знаю.

      – Ну-ну.

      – Да. Очень дурно.

      Во время затянувшейся паузы викарий подумал об ужине, до которого оставался еще час, а миссис Поултни – о своем дурномыслии. А потом заговорила с непривычной для себя робостью, найдя компромиссное решение проблемы:

      – Если вам известна благородная дама, столкнувшаяся с неблагоприятными обстоятельствами…

      – Я не вполне понимаю, к чему вы клоните.

      – Я хочу взять компаньонку. Мне самой сейчас трудно писать. К тому же миссис Фэйрли скверно читает вслух. Если найдется подходящая женщина, я готова предоставить ей жилье.

      – Что ж, воля ваша. Я наведу справки.

      Миссис Поултни слегка поежилась от того, что так бесцеремонно припала на грудь служителю христианской веры.

      – Ее моральный облик должен быть безупречен. Я пекусь о своей прислуге.

      – Разумеется, госпожа, разумеется.

      Викарий поднялся.

      – И желательно без родни. От родственников подопечной часто одни хлопоты.

      – Я вам порекомендую, не сомневайтесь, только подходящую кандидатуру. – Он сжал ей ладонь и направился к двери.

      – И еще, мистер Форсайт. Чтобы она была не слишком юной.

      Он отвесил поклон и покинул комнату. Уже спустившись до середины лестницы, он вдруг остановился. Кое-что вспомнил. Подумал. И испытал некое чувство, возможно, не столь уж далекое от злорадства на почве затяжного лицемерия – или, уж точно, недостаточной откровенности с его стороны – в разговоре с облаченной в бомбазин миссис Поултни. В общем, какой-то порыв заставил его развернуться и снова подняться в гостиную. Он остановился на пороге.

      – Я вспомнил о подходящей кандидатуре. Ее зовут Сара Вудраф.

      5

      Что тут сказать? Когда бы Смерть

      Несла всему уничтоженье,

      То и Любовь была бы тленье

      Иль тягостная круговерть

      Влечений грубых и пустых —

      Так в лунных чащах на полянах

      Толчется сброд сатиров пьяных,

      Пресытясь на пирах своих[17].

Альфред Теннисон. In Memoriam (1850)

      Молодые люди все рвались увидеть Лайм.

Джейн Остин. Доводы рассудка

      У Эрнестины лицо идеально соответствовало возрасту: овальное, с маленьким подбородком, нежное, как фиалка. Вы и сейчас можете его увидеть в рисунках великолепных иллюстраторов того времени: Физа, Джона Лича. Ее серые глаза и бледность кожи только подчеркивали изящество всего остального.

16

Дословно, по-гречески, «пение козла».

17

Здесь и далее In Memoriam в переводе Татьяны Стамовой.