Избранное. Владимир Мавродиев

этот быт страшил.

      Казался жёстким взгляд старшин,

      коль вдруг «волна» на одеяле.

      И мы навытяжку стояли,

      с укором глядя на кровать,

      и шли… весь вечер снег кидать.

      Но на ученьях, в карауле

      ветра нас хорошо продули,

      суля нелегкое житьё.

      Они из нас

      солдат ваяли,

      сердца и лица закаляли.

      И дело сделали своё.

      Нас научили не сдаваться,

      снарядов свиста не пугаться,

      идти на пост через пургу.

      И все невзгоды и лишенья

      свой смысл имели и значенье,

      не нам вредили, а… врагу!

      Дни армии не пролетели –

      прошли. Запомнились навек.

      Ведь были не одни метели,

      а много раз – тишайший снег…

      Вечерней медленной порой

      была гитара нам сестрой.

      Плыл по казарме говор струн,

      и был сержант влюблён и юн…

      Но было так: «Подъём!.. Тревога!..»

      Металась, плавилась дорога,

      когда в разбуженной ночи,

      дрожа,

      ревели тягачи!..

      И мы ныряли в них – бойцы! –

      на лбах внезапные морщины –

      ещё, наверно, не мужчины,

      уже, конечно, не юнцы.

1974

      Шинель

      Полёт надолго отложили,

      и мы уж больше не спешили,

      скамью искали иль ступеньку,

      чтоб отоспаться хорошенько.

      Хабаровский аэропорт!

      Сырого воздуха смятенье!

      И на полу,

      и на ступенях

      стоял, сидел, лежал

      народ!

      С Анадыря оленеводы,

      из Усть-Камчатска моряки,

      геологи и рыбаки

      кляли нелётную погоду.

      Я где стоял, там и прилёг…

      Под головою вещмешок,

      а сверху я шинель набросил.

      Но за окном металась осень,

      и зябко от дверей тянуло

      меж чемоданов и баулов.

      Как я жалел часок спустя,

      что с легкомыслием повесы

      я, все уставы обойдя,

      шинель так коротко обрезал…

      Её натягивал на нос –

      в штанины дуло, снова мёрз.

      А если ноги укрывал,

      то холодела голова.

      Упёрлась чья-то в бок нога,

      и ветер в щелях пел устало.

      Ворочаясь, я постигал

      премудрость строгого устава…

1974

      «Плеснув солярки на дрова…»

      Плеснув солярки на дрова

      и сапоги к костру подвинув,

      «Какая, братцы, здесь трава… –

      он нам твердил. – Ну просто диво!

      Послушай, напиши стихи,

      я говорю не ради шутки.

      Я измерял – здесь лопухи

      растут на пол-ладони в сутки!

      Такое б в наши степи… Мы

      тогда бы век не куковали,

      последних былок не считали

      в сусеках мачехи-зимы…»

      Он утром раньше всех вставал,

      шёл за водой, росу сшибая.

      Ему до бляхи доставая,

      искрилась свежая трава!

      Он штык-ножом её срезал,

      жалея,