…Нимант, Нован, Персонн. Сергей Анатольевич Кулаков

засекречены, укрыты от посторонних взоров. Улики косвенны, незначительны, пустяшны. Пока что я умолчу о них, ибо они могут бросить тень на твердость моего рассудка. Не стану торопиться, спешить, чтобы не уловить себя в их хитросплетённые, расставленные повсюду, сети. Буду шаг за шагом расплетать искусную их паутину.

      Итак, приступая к дальнейшему повествованию, я вынул из старой папки исписанные листы, мудронедоверенные столу, положил их перед собой, внимательно прочел два-три последних листа. Задумавшись немного (совсем немного), глядя в глубины лаково-темной поверхности стола, будто в загадочную сердцевину магического шара, в котором можно увидеть всё-всё, что только пожелаешь (пускай не сразу пускай пока только гадательно как бы сквозь тусклое стекло), я продолжаю историю.

      Как уже сообщал ранее, в столе было три выдвижных ящика. Они были сделаны из светлой фанеры. Они были когда-то сделаны из светлой фанеры, но теперь время и различные события нанесли на светлую – с легким оттенком желтизны – фанеру, слои трещинок, царапин, надписей, вмятин, щербин, сколотых краев, надрезов и бороздок, а ещё столбики пометок и дат, нанесенных на лицевую сторону верхнего и среднего ящиков. Нижний ящик благополучно избежал всевозможных пометок и дат, но не остального! Вообще-то, был и четвертый выдвижной ящик. Он находился прямо под столешницей. Не помню, чтобы когда-нибудь открывал его. Ящик этот был заперт на ключ, повернутый в замке, не помню уже сколько раз. Судя по замку – не больше двух. Местонахождения ключа я не знаю, а может быть и знаю, но не помню, а может быть и помню, но не знаю о том, что помню. О чем я должен помнить? Ах, да…

      Широкий, просторный ящик с лаково-благородной темно-коричневой передней стенкой, на которую временем была наброшена мелкая сеть трещинок, был исключен из игры, которой я тешился с остальными тремя ящиками. Насколько помню, он никогда не участвовал в этой потехе. Увлекательную игру я назвал: «выдвинь-и-вдвинь». Обычно она протекала вяло, без азарта, без усердия именно с моей стороны, а не со стороны ящиков, готовых (со своей стороны) к самым активным действиям; но им отведена была крайне пассивная, зависимая роль, вопреки тому, что они всегда были готовы к весьма активным действиям. Пускай податливо, пускай услужливо, даже с легким поскрипыванием от удовольствия, которое ящики испытывали от развлечения, придуманного, к сожалению, не ими. Итак, я уже сказал: обычно упомянутая забава протекала вяло, без «огонька», но в определенные дни увлекательное развлечение достигало особого накала экспрессии. Это были именно те дни, в которые я (в очередной раз) обнаруживал пропажу своих записей. Тогда, для верхнего и среднего ящика стола наступала великолепная пора, звездный час, апогей незамысловатой затеи, когда могло совершиться до двадцати! выдвижений и возвращений обратно двух ящиков. Рондо в исполнении маленького оркестра, состоящего из (начинаем внимательно загибать пальцы): меня (один), стола (ещё один), хиленькой пачки листков (опять один),