Прямо и наискосок. Виктор Брусницин

вместе с Чайкой к лежащему посреди дороги телу.

      – Заткнись, – свирепо цедит Чайка, – сейчас проснется.

      Андрей помогает поднять тело, отнести подальше, к воротам стоящей напротив избы. Из уха человека обильно падает кровь. Время скомканными, грязными кусками выплывает и исчезает в вязкой кромешной бездне. О чем-то разговаривает с вдруг образовавшимися откуда-то женщинами Чайка. А, вот:

      – Как быть нам?

      – Вы у Фроси? Да что алкашу сделается. Полежит, очухается. Если неладно, мы скорую позовем.

      Андрей склоняется над безмятежным, невнятно хрипящим телом. Его отнимает Чайка.

      – Едем, – коротко, нервно приказывает.

      И пустота, хлесткая, горячая обливает мозг.

      – Что это! – испуганно спрашивает тетка, показывая на разбитую бровь Андрея.

      – С деревенскими подрались, – объясняет Чайка.

      Утром Андрей проснулся, будто и не пил вчера. Первое, что увидел – внимательный, осторожный взгляд лежащего напротив Чайки. Страх искристой патокой пополз в оживающее тело.

      – Надо сказать тетке, – тихо произнес друг.

      Та испуганно заерзала руками и, судорожно переступая, качая громоздкое тело и причитая: «Ох, недаром душа с места сошла», – уторопилась к месту содеянного.

      – Вроде тихо, – вынула, вернувшись вскоре.

      Андрей устало откинулся на спинку стула, спросил:

      – Надо чего сделать по дому?

      – И не знаю. Буди, грядку в огороде вскопать.

      – Давай лопаты.

      – В сенках. – Помолчала. – Ох, сердцу неспокойно. Тожно пойду еще, сведаю.

      Тетка пришла, лицо несла каменное, величавое.

      – Увезли мужика ночью. На скорой. Изошел хрипом.

      Навалилось.

      – Едем в больницу, может надо чего, – кипел в отчаянии.

      – Не вздумай, – пресек Чайка. – Домой бежим.

      – Как же домой – может надо чего!

      – Ладно, садись.

      Когда увидел, что в больницу Чайка сворачивать не намерен, туже вжался в его спину.

      В городе дворовое кодло поило – домой не попал – оттесняя грядущее, рассказывали тюремные истории. Андрей кичился, нес ахинею бравады… К вечеру, сидели в сквере недалеко от дома, увидел – тетка колышется, с ней жена дяди из деревни же.

      – Умер мужик-от, – вякнула испуганно тетя.

      – Семь лет, отвечаю, – объявил один дворовый пьянчужка, на дармовое присоединившийся.

      Через два часа домой доставили. Там консилиум. Свояка родители – люди большие. Приятели отца, тоже народ немалый. Отослали спать. Поскулил, поплакал в подушку, да и уснул.

      Утром в шесть часов звонок. Наряд милиции.

      – Одевайся, сынок.

      Мама пальцы кусала, не смотрела в лицо.

      Мурыжили немало, в отделении нарушителей многонько пришлось. Спрашивали – выпрастывал. Страшно было, но терпимо: народ разговором охранял. Первый раз по-настоящему схватило, когда к гаражу привезли – осмотр мотоцикла следовало сделать. Закончили опись, один милиционер предложил: «Поехали, парень». Пацаны сигареты совали:

      – Мы