Нарисованные герои. Владислав Крапивин

я защитил 16 марта шестьдесят первого года. Здесь же наброски маленькой повести «Я иду встречать брата», которую откладывал, откладывал, а затем написал за три дня… Ее-то написал, а вот «Облака…» так и остались в черновиках, набросках и отдельных эпизодах.

      Я задумывал повесть о мальчишках послевоенного времени. Причем, это были не мои сверстники, а ребята постарше, хотя из той же компании, в которой крутился и я, будучи первоклассником, – четвероклассники и пятиклассники вроде моего соседа-приятеля Пашки Шаклина и его друзей.

      В шестидесятом году все это было еще свежо в памяти – сорок шестой год, когда голод и неуют, оставшиеся от недавней войны, смешивались с радостью Победы и с горечью тех семей, в которые не вернулись отцы и сыновья…

      Сделав себя чуть постарше, чем был в сорок шестом на самом деле, я повествовал о событиях от первого лица. Точнее от лица пятиклассника Митьки Вехова.

      А начиналось все так…

      Новичок появился в классе через пять минут после звонка.

      – На первый раз мог бы и не опаздывать, – сказала историчка Эра Васильевна, которую с легкой руки старшеклассников все звали Эпохой.

      Новичок промолчал.

      – Садись с Веховым, – ткнула пальцем в мою сторону Эпоха.

      Он пошел через класс. Тридцать две головы медленно поворачивались вслед за новичком. Шел он торопливо, чуть наклонив голову с темными, давно нестриженными волосами. На улице подтаивало, и большие подшитые вАлёнки мальчишки оставляли мокрые следы.

      Я подвинулся. Новичок сел, сунул в парту потрепанную полевую сумку с веревкой вместо ремня и, подперев кулаком подбородок, стал слушать, что говорит Эпоха. Я сбоку видел его плотно сжатые губы, бровь, рассеченную маленьким белым шрамом, чуть прищуренный глаз.

      Прошло несколько минут, и всем надоело разглядывать новенького.

      На парту мне прыгнул скомканный клочок бумаги. «Митька, в животе пищит. Кусочка нет?» Я обернулся и помотал головой. Женька опустил глаза. Я посмотрел в другой угол класса, где сидел Лёвка Штейн, но вспомнил, что и он пришел сегодня без завтрака. Я вынул складной ножик с ручкой из коричневой пластмассы. Мне подарили его моряки из военного эшелона. Я положил нож на ладонь и ткнул локтем соседа.

      – Хлеб есть?

      – Ну? – спросил он.

      – Меняем?

      Он повернулся и осторожно провел ногтем по гладкой рукоятке. Потом сказал:

      – Не надо.

      – Не будь скотом, – прошептал я. – Женька Сергиенко потерял карточки. У них вся семья впроголодь…

      Мне показалось, новичок не слушал. Но через несколько секунд он вынул из под парты и положил на колени сумку. Он достал из сумки плоский газетный сверточек. В нем оказались два ломтика хлеба, пересыпанные сахарным песком. Сахар растаял, газета промокла и расползлась.

      – Возьми.

      Я взял хлеб и протянул новичку ножик.

      – Не надо, – снова сказал он.

      Я разозлился.

      – Нам