Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991. Т. И. Гончарова

как школьный товарищ, а между тем мне его так жалко, что я и сказать не могу. Загадочна все-таки наша жизнь, не знаешь, где тебе будет конец и что с тобой будет после этого конца. Уснешь ли так, что ничего не будешь чувствовать, или, наоборот, будешь все чувствовать, но не в силах будешь что-нибудь сделать, сказать, что ты все слышишь и понимаешь. Когда я думаю, что это может быть так, то мне становится страшно, я боюсь смерти, боюсь неизвестности. А между тем как скоро может наступить смерть. Какой-нибудь несчастный случай, и готово, был человек, и не стало его. Разве Демидов, будучи 29 декабря на вечере, думал о том, что через пять дней он умрет? Ему это, вероятно, и в голову не приходило, да если бы у него и явилась такая мысль, то он, вероятно, рассмеялся бы только. И выходит, что нельзя полагаться на то, что завтра ты будешь жив. В этом несчастье человека, и несчастье большое. Жить и не знать, что с тобой будет тогда, когда наступит этот ужасный конец, эта развязка жизненной комедии, это ужасно.

30 января, понедельник

      Сегодня я была, как всегда, в школе. Нового ничего не было, все старое. Петр Николаевич (учитель русского) читает «Свадьбу Фигаро». Как он хорошо читает, прямо так бы и слушали всегда, да кроме того, и пьеса эта очень интересная. Физик спрашивал, и благодаря этому одному нашему мальчишке, Ростиславику, пришлось влезть под парту, так как он не знает ничего по физике. И охота ему было сидеть под партой!

      Мы сидели на новом месте. И не только мы, а и много других. Пересадка эта была устроена в целях улучшения дисциплины в группе. Пересаживали более болтливых учеников с задних парт на передние. На наше место посадили ребят, а нас, несмотря на то, что мы ведем себя очень тихо, посадили на предпоследнюю скамью. Мало того что нас еще рассадили, они разъединили нашу тройку, посадив меня с Савиновой и Олигер, а Нюру посадили к Бауман, на последнюю скамью. Это меня ужасно взорвало и привело меня в такое возмущение, что я больше всех кричала в группе. Меня, главное, возмущало то, что почти все оставались на своих местах и только мы, ребята да задняя парта должны были пересаживаться. Мне очень не хотелось с третьей парты идти на пятую, да еще в темный угол. Кроме того, мне ужасно досадно было на то, что Биткина остается на своем месте. Мне это казалось очень несправедливым. В классе я кричала и шумела, что эта пересадка нелепа и глупа и что в среду я обязательно буду говорить с Иван Демьянычем. Придя домой, я чуть не пустилась в рев, но сдержалась и только продолжала негодовать. Мне даже казалось уж, что незачем и в школу идти, что теперь мне будет там еще скучнее, чем прежде. Проснувшись на другой день утром и вспомнивши дело о пересадке, я была очень удивлена тем, что во мне совершенно не было негодования и досады на то, что я сижу на новом месте. Мне это было совершенно безразлично, и я решила, что совершенно безразлично, на каком месте ни сидеть. Почему во мне произошла такая перемена, я не знаю, но я была ей очень рада и совершенно спокойно пришла на свое место, новое, и больше уже не кричала в классе о том, что пересадка эта несправедлива,