Сегментация Жизни. Денис Игнашов

о-очень хорошо. Надеюсь, её маскировка будет самой лучшей из возможных. В конце концов, это опыт, решил я и, пошатываясь, встал со скамейки, а мой ребёнок без отца жить не будет. Это Судьба, ей надо подчиниться… Вот только знать, кто этот второй.

      Я возвращался, когда уже стало темнеть. Шёл не спеша по аллее, иногда поднимал голову и смотрел на безоблачное сумеречное небо. А вокруг липким дурманом нарождалась зелень деревьев, она была так красива в своей первозданной активности, так притягательна в этот тихий тёплый майский вечер. Для меня всё вдруг поменялось, страхи, пусть на время, но ушли, я был практически счастлив. Жизнь была в тот момент так прекрасна…Ведь до осени ещё так далеко!

      – Привет, – прошуршало сбоку гортанное.

      Я остановился, немного разгорячённый пивом, погодой, природой и своими переживаниями, и потому совсем не готовый к этому глухому «привету».

      – Привет, – эхом ответил я, с туповатой улыбкой рассматривая трёхголовую тень под деревом.

      Мою отрешённо-счастливую улыбку кривым зеркалом спародировала хитроватая усмешка, обнажившая крепкие белые зубы.

      – Не узнал?

      Нет, почему же, теперь узнал. Это был Муса, который жил в соседней, напротив от моей, комнате. А с ним ещё двое, мне неизвестных. Говорили, что Муса опасен, и с ним лучше не иметь никаких дел, но я его знал уже полгода, и отношения с ним у меня были вполне добрососедские, даже хорошие… А ещё я помнил, что лиса не режет кур там, где живёт.

      – Я тебе завтра отдам, – тихо говорил Муса, растягивая слова.

      – Что? – не сразу вспомнил я.

      Стеклянные, с набухшими красными капиллярами глаза Мусы нехорошо блестели. Алкоголь он не пил. Накурился что ли?

      – Я у тебя брал тысячу рублей. – Муса горделиво повёл плечом, небрежно бросил: – Завтра пять отдам.

      – Нет, нет, – замотал я головой. – Только тысячу. – Я продолжал открыто улыбаться, мне было совсем не до Мусы, денег и его долга.

      В Мусе заполыхал внутренний злой огонёк – я это видел, и даже своим расслабленным рассудком понимал, что огонёк этот разжёг я, но совсем не понимал, чем я мог это спровоцировать.

      – Ты мне не веришь? Ты меня, что, презираешь? – почти шептал Муса и бурил меня своим отяжелевшим взглядом; и чем тише становился его голос, тем он был страшнее и гортаннее.