Ветеран Армагеддона. Сергей Синякин

показалось, что у таких людей могло быть общего с недавними хозяевами жизни?

      Покровительница его уже отдалилась на довольно большое расстояние.

      – Послушайте, – крикнул ей вслед Лютиков. – Куда вы так торопитесь? Не на пожар ведь, вечность впереди!

      Муза своего стремительного хода не сбавляла, поэтому и Лютикову пришлось наддать. Скорость была уже приличная, будь Лютиков жив, ветер бы в его ушах свистел.

      Впереди сияли странные серебристые облака, немного похожие на летающие тарелочки, какими их рисуют обычно в бульварных журнальчиках. Лютиков на всякий случай притормозил, но скорость была приличной, и они с неожиданной провожатой врезались в эти облака. На мгновение Лютикова ослепило, он прикрыл глаза, про себя нещадно ругая подставившую его музу.

      Открыв глаза, он с облегчением обнаружил, что вокруг по-прежнему простирается синева и откуда-то сбоку жарко светит солнце. Только вот внизу была твердь, совершенно не похожая на привычную для покойного поэта землю.

      Тут и дурак мог сообразить, что прибыли на конечный пункт.

      Чуть в стороне стояло непонятное сооружение, к которому с двух сторон вились длинные очереди.

      Уже приземлившаяся муза подбежала к Лютикову, рывком притянула его вниз. Личико у нее было премиленькое, но уж слишком деловитое.

      – Лютиков? – осведомилась она и, не дожидаясь ответа, сунула ему твердую жесткую ладошку.

      Лютиков пожал ее.

      Муза усмехнулась, и усмешка эта была совсем не лукавой.

      – Ли-ирик! – обидно протянула она. – Даме ручку целовать надо, а не жать до крови! – И представилась: – Нинель…

      Да его строки никакого сравнения не выдерживали с теми же приговскими упражнениями:

      Она же личиком блеснула

      И губки язычком лизнула.

      Крысиным личиком, как Лилит,

      Прильнула ко мне и говорит:

      Что, б… сука,

      П… гнойный,

      Г… недокушанное,

      Вынь х… изо рта,

      А то картавишь что-то…

      Между тем в спор критиков и литераторов начали ввязываться новые фигуры, лай уже поднялся совсем неимоверный и слышно было: «А кто на меня в восемьдесят втором донос в КГБ писал? Пушкин писал? Ты, сука, писал!». Мученику компетентных органов фальцетом вторила чья-то худая и небритая душа с кавказским носом и кавказским же акцентом: «Из-за вас, козлов, Бродскому в Штаты уехать пришлось! Я бы сам уехал, да Родину люблю!» – «Какую Родину, ара? – возражали ему. – Ты еще о березках среднерусской полосы заикнись! Где ты их нашел в своих кавказских горах, березки наши?» Кто-то уже кого-то довольно невежливо толкал и горячился: «А кто у меня Алку увел? Она тогда со мной в ресторан пришла, а ты, гад, увел ее! Добро бы по-честному, так нет – через окно мужского туалета убежали!» – «Да пьян ты был, – резонно отвечали ему. – А Алка женщина молодая, ей не мягкость нужна, ей вздыбленную жесткость подавай. И не убегали мы через туалет. Как мы могли