Ветеран Армагеддона. Сергей Синякин

он привык. При жизни у него в соседях такой же тип был, каждый раз после выпивки гонял свою жену по лестничной площадке. А выпивал он почитай каждый день. Но тот был мужик грубый и необразованный, в магазине «Овощи» грузчиком работал. Как его можно было сравнивать с Кроликовым-Зарницким? С тем, кого в обществе называли инженером человеческих душ? Тут и сравнивать было нельзя, да вот приходилось!

      Он посидел еще немного над блокнотом, задумчиво покусывая самописку, и совсем неожиданно для себя вывел:

      Опять горят костры

      и светятся Стожары,

      опять слепая ночь

      крадется по реке.

      Кричал в траве сверчок,

      печально лошадь ржала.

      Твоя рука лежала,

      как тень, в моей руке.

      Селил в нас страх камыш

      невидимым движеньем,

      и в колокольчик снов

      звенел звериный лес,

      и кто-то наблюдал

      за нежности рожденьем

      с заоблачных высот

      чернеющих небес[1].

      Прочитал и удивился написанному. Никогда он таких стихов не писал, похоже, что смерть и в самом деле как-то изменила лютиковскую душу.

      Нинель прилетела с некоторым запозданием, когда Лютиков уже решил, что музы не будет.

      – Успокоился? – кивнула она в сторону домика Зарницкого.

      – Молчит, – неопределенно сказал Лютиков. – Староста у него уж полчаса как сидит. Успокаивает, наверное…

      – Ты знаешь, что этот козел отмочил? – Муза Нинель сунула Лютикову листок бумаги. – Полюбуйся, шикарные творения! Такого при всем желании выдумать невозможно!

      Лютиков углубился в чтение.

      Да-а, такое написать было трудно. Даже если очень сильно захотеть. Первое четверостишие выглядело следующим образом:

      Мир кружится, ведь годы впереди,

      Цветы надежд, они шумят, ликуя,

      И у тебя под кофтой на груди,

      Горит упрямо ранка поцелуя…[2]

      – Так и хочется сказать, ты что же, садист, делаешь? – прокомментировала четверостишие муза Нинель. – Ну, ладно, погорячился, засос оставил, который французы называют знаком любви. Дело житейское, с кем не бывает… Но зачем же женщине груди до крови кусать?! Ты что, вампир?

      Лютиков машинально скользнул вороватым глазом по пышным округлостям Нинель, та перехватила его взгляд и зарделась.

      – Ты читай, Лютик, читай! – потребовала она.

      Второе четверостишие захотелось уже прокомментировать ему самому.

      Терял он кровь набратую в деревне,

      Он в городе уже немало лет —

      Забыл родню забыл родную землю,

      квартира, холодильник, туалет…[3]

      Да, друзья, вы как хотите, а за такие стихи срока давать надо, как за умышленное причинение менее тяжкого вреда здоровью граждан, повлекшее за собой расстройство психики потерпевшего! Комментарии Лютикова были более сдержаны, но не менее выразительны. Нинель с ним была

1

Владимир Алексеевич Лютиков. Стихотворение из сборника «Посвящение любимой». Райиздат, 2005.

2

Стихи В. Сорокина, прижизненное издание. И, к сожалению, не единственное.

3

Стихи Н. Крайкова в редакции автора. Прижизненное раритетное издание. Публикация в журнале «Кубань» за какой-то забытый год.