Проснется день. Борис Екимов

Листухина. По хутору он промчался быстро. У колхозной кузни, где народ толокся как обычно, не остановился. Видно, спешил.

      – Либо где украли чего? – вслух подумал кто-то из мужиков.

      – Похмеляться летит, в Ярыжки, к Мане Хромой.

      Вторая мысль была интереснее, но имела изъян, который тут же выплыл наружу.

      – А то бы он ближе не нашел похмелку… Любые ворота настежь.

      Мотоцикл Листухина, перебравшись через плотину за речку, не прямо покатил к Ярыженскому хутору, а взял круто правее, к займищу, и скоро скрылся в прибрежной зелени.

      Здесь, на давно не езженной, затравевшей дороге, скорость пришлось сбавить. Мотоцикл тащился порою шагом, продираясь в сомкнувшихся над дорогой ветвях; лишь на полянах прибавлял он ход. А ведь еще недавно колея была набитая: за сеном ли, за дровами, зимой и летом ездили лошадьми. Чаще ночами, таясь, потому что за речкой начинались угодья лесхозовские, куда хуторянам заказан был путь. Но жизнь велела свое. Потаясь косили, рубили.

      Теперь лежали поляны некошеные, забитые сухим старником. Никому не надо: ни лесхозу, ни колхозу, ни добрым людям.

      Дорога в конце концов выбралась из займищной уремы и весело запетляла меж березовыми с осиной колками. Пахнуло скотьим духом, пресной водой. На речном берегу, на песчаном сухом угоре, открылся летний баз, обнесенный жердями, да рядом, под раскидистыми вербами, немудреное человечье жило: землянка, летняя печка, стол под навесом.

      – Здорово живешь! Живой-крепкий? – сойдя с мотоцикла, приветствовал Листухин хозяина, Николая Скури-дина, немолодого, худощавого мужика, который растапливал печь.

      – Слава богу, – ответил Николай. – Вовремя поспел. Щербу будем хлебать.

      – За тем и спешил, – усмехнувшись, ответил Листухин.

      Окинув взглядом жилье, скотий баз и приречную луговину, он похвалил:

      – Хорошо устроился. А скотина где?

      – Внук пасет.

      Листухин всю жизнь прослужил колхозным участковым милиционером, имел на плечах погоны лейтенанта и по окрестным хуторам ведал все и обо всех. Про скуридинского внука он знал, что состоит тот в райотделе на учете, имеет три привода и к деду на хутор его отослали родители подальше от греха.

      – Вот и хорошо, пусть при деле ума набирается, чем на станции гайды бить, – наставительно сказал Листухин. – А сам так и не пьешь?

      – Нет, – мотнул головой Николай. – Язва желудка. Не имею права.

      – Она у тебя всю жизнь, – напомнил Листухин.

      Николай лишь вздохнул, а потом добавил:

      – Выпил, видать, свою бочку.

      – Не одну, – уточнил Листухин.

      Ему ли было не знать, сколько выпил Николай Скуридин на своем веку. И ловил он его, по пьяному делу, на воровстве зерна и дробленки, и привлекал вплоть до пятнадцати суток. В райцентр приходилось возить. Всякое бывало.

      – Правильно делаешь, что не пьешь, – похвалил Листухин. – Я тоже скоро завяжу. Возраст.

      Слова участкового Николай понял и поднялся, сказав:

      – Сейчас принесу.

      – Погоди, –