Руины Арха 1. Олег Геннадьевич Фомин

лучи толщиной с газовые трубы. Рычуны толкают друг друга, многие падают, те, кто сзади, смыкают челюсти на хвостах передних, отдергивают, перепрыгивают, чехарда бурлит как кипяток, пол грохочет, его излизывают сейсмические кольца, как круги на воде в дождь.

      – Видимо, от этой стаи и оторвалась твоя первая добыча, – сказал Борис, вытягивая нож.

      Гром, рык и чавканье пробуждают во мне какое-то брожение, дышу громче и чаще, губы узлом. Сверлю взором кровавую сцену дележки, ладонь тянется к Борису.

      – Дай, – сказал я почти требовательно. Даже не удивился своей наглости.

      Рука от нетерпения дрожит, наверное, Борис меня изучает, но затем ладонь ощутила приятную теплую тяжесть, пальцы оплетают рукоять по желобкам витков. Стискиваю нож и кастет так, что кулаки трясутся, на глазах пелена.

      Я выдал боевой крик, с разбега прыжок в яму далеко вперед, рискую что-нибудь сломать, перекат через голову, в спину воткнулись камни, но боль только в радость, я уже берсерк, терять нечего, а смерть – обещание покоя.

      Подробностей не помню…

      Было много красного… и шторм звуков.

      Очнулся на коленях в центре ямы, рядом раскорячено, как гигантская морская звезда, изодранное тело, я в крови весь, словно ею меня обливали ведрами, из груди свирепый свист. Всюду разбросаны тушки рычунов, одни заколоты, у других проломлены черепа, дырки от шипов кастета, на третьих сияют борозды лезвия, четвертые разрублены… У моих ног рычун с растерзанным горлом, его я, наверное, загрыз. Не помню, как, но знаю, что половину рычунов убил я. Но если бы не Борис, убили бы и меня.

      Тяжелые шаги, громче, громче… Борис, опершись на дробовик, опускается сбоку на колено, дуло дымит, мне на плечо ложится горячая ладонь.

      Мое злое дыхание постепенно переходит в судорожное, меня накренило, нос уткнулся в плащ, Борис приобнял, глаза наконец-то увлажнились, слышу свои хныки.

      – Поплачь, – разрешил Борис. – Это агония. У всех так. И у меня было. Аж на восьмой день, вроде должен был привыкнуть, а все равно… Пуповина с прошлым рвется, это всегда больно. Щас пройдет…

      И действительно. Прошло.

      Борис дал фляжку с водой. Я присосался как клещ, но Борис не возражает. Губы от горлышка отрываются, выдох. Утираю сопли, Борис прячет сосуд в торбу.

      Встает, помогает встать мне. Торба делится с его ладонью горстью красных цилиндров размером с сигары, те по очереди с щелчками ныряют в трубу под стволом дробовика.

      – Расстрелял всего-то пять, – усмехнулся Борис. – Остальные твои.

      Озираю кровавые плоды своей ярости, еще недавно от такой скотобойни меня бы вывернуло, а сейчас запаха крови даже не ощущаю.

      – Что теперь? – спросил я.

      Вопрос скорее философский.

      – Сражаемся за возможность видеть, слышать, дышать, есть, пить и спать и другие простые вещи, которые в прежней жизни, дураки, не ценили. – Борис вернул лишние патроны в торбу, дробовик за спину, под плащ. – И радуемся каждому отвоеванному часу.

      Осматриваю себя.

      – Вымазался